0

купила тапки. чёрные, на боку бабочки. имо, блять. xDDDDDDDDD но они оч крутые. я всегда такого плана хотела. ещё приобрела красные колготки, о которых так давно мечтала.) ещё немного похолодает, и можно будет их таскать со своей брутальной шотландкой.)

осень наступает. всего третий день на исходе, а она уже совсем рядом.
смотрела сегодня "будь круче" по тнт, пока обедала, а там фред дарст О.о ппц, фёдор, везде влез.

к инсту привыкаю. всё очень даже неплохо. один интересный предмет у нас по крайней мере будет - стилистика. сложно, но чертовски интересно и преподаватель классный. строгий и знаток своего предмета.

оскар стреляет глазками. сучара.
раньше мне это даже нравилось. а теперь бесит. игнорю.
всё равно стреляет.

пост крутой. осталось только добавить ко всему вышенаписанному "муха тоже вертолёт".

у меня даже тетрадей нету xDD
студентка, ёпта. не купила тетрадей, зато думаю, где бы до степухи надыбать деньги на новые тапки. я уродский шмоточник.) ну нужны мне тапкииии, нужны! у меня для дождя нету ничего. из обуви в наличии белые адидас (те самые, которые летом прикупила), белые кожаные кеды (но они же белые! какой дождь, о чем вы) и тряпичные выскокие (до колена) кеды (но они же тряпичные). поэтому черные скейтерские на приподнятой подошве мне сейчас позарез нужны. а ждать до получения степухи - хуй там. пока я буду ждать, все модели девчачьи самые нормальные разберут.( придётся занимать кусками у всех подряд.
ненавижу занимать деньги. чёрт.
сижу и блин не верю, что завтра на учебу. а как неохота, уууу. опять эти придурки, мои одногруппники. не все конечно. но ведь большинство. безграничная тупость.
нужно срочно зарядить плеер, записать туда музыки побольше всякой. завтра: 6 утра и метро. и спящий в метро ди ^^ омайгат. а перед этим пихать в себя завтрак, лить в себя кофе. привет, кефирчики в универе. я же всегда в универе с маленькой пачкой фруктового кефира хожу. уже и забыла за лето, как меня под конец года мутило от этой прелести.) ну ничего, вспомню.)
на йозис-фест я не иду. 12, 13 сентября - 12-го у меня японский, а 13-го немецкий. сукиииии. хотя чего расстраиваться? приезжие из россии - фу. интересно только прог какой-то из франции и наши moment of clarity, но моменты ещё пятьсот раз выступят. я не могу в первую же неделю занятия начать прогуливать. к тому же, билеты не дешевые, а денег итак нету. а 12, 13 их ещё и не будет. так что - оревуар, йозис-фест.

ааааа, аааа кип ёр хэнд офф май гёёёёл
xD

ппц, и с чего мне так весело?)

вообще-то, мы встречаемся уже три года и восемь месяцев. почти четыре.
вообще-то я до последнего не плачу, когда мы ругаемся. иногда совсем не плачу - сдерживаюсь.
вообще-то во время ссор кажется, что я - непробиваемая. что на мне броня.
скорее он будет рыдать как ненормальный, чем я пророню хоть одну слезинку.
вообще-то я не черствая. вообще-то у меня в такие моменты разрывается сердце.
я как мужчина. я почти никогда не плачу. я умру раньше, чем должна, наверное.
boys don't cry. big boys don't cry.
я плачу, когда совсем не могу держать в себе. я плачу минут пять и сразу успокаиваюсь
под его утешения.
так было три года и восемь месяцев. почти четыре.
до сегодняшнего дня. до предпоследнего дня лета.
сегодня он увидел, какой я могу быть истеричкой. сегодня я поняла, какой я могу быть истеричкой. поняла и ужаснулась. мы поругались из-за мелочи. из-за пустяка. я начала плакать. потом рыдать. потом смеяться. потом меня пробила дрожь, как-будто температура упала до минус двадцати. я начала его колошматить со всей дури. ладонями по лицу, по плечам. когда он схватил меня, чтобы успокоить, я его пнула в живот коленом. я ему майку измазала свои слезами и соплями. при этом я ударяла его, не глядя даже куда, и орала:
-ты всё и всегда неправильно понимаешь!
потом я начала всхлипывать и плакать в голос. потом я начала метаться от него из угла в угол, при этом не прекращая орать и рыдать.
чёрт.
и этот святой человек всё стерпел.
ещё и успокоил меня.
помирились и скрепили тем, чем принято скреплять перемирие после ссоры.)

а теперь я с ужасом понимаю, что после этой кошмарной истерики мне стало легче.
я сижу, а внутри пусто.
я теперь так спокойна, что даже самой не верится.
состояние слегка болезненное.
в спину ветер из окна, в колонках дельфин, и он намерен пребывать там ещё очень долго.
я как во сне. но теперь всё проще. теперь всё легче.
мне действительно легче.
я как-будто скинула сегодня весь стресс, копившийся во мне три года и восемь месяцев.

ура, я сдала экзамен и поступила в японский центр. с восьмого у меня начинаются занятия. но радость, если честно, омрачнена к чертям собачьим из-за того, что ваня не прошел. бля. ну я так хотела, чтобы мы вместе ходили туда, чтобы были в одной группе. а теперь он поступит зимой (hope so) и будет на началках, когда я уже дальше продвинусь. fuck. и я... блин, вчера я даже подумывала о том, чтобы не начинать сейчас заниматься, а подождать до зимы и вместе с ваней ещё раз сдать экзамен. ну, типа из солидарности, чтобы ему не было очень обидно. но потом поняла, что конечно не смогу так сделать. я ведь, чёрт побери, так давно мечтаю учить японский! и я так долго ждала для этого осени! и я прошла, и я сдала этот чёртов экзамен. а теперь лишить себя счастья туда ходить - нет, мой природный эгоизм выше этого. чёрт. чувсвую себя дерьмом.

подстриглась. в этот раз немного по-другому, более резкие переходы. покрасилась - бордовый. все говорят, и раньше была похожа на девочку из аниме, а теперь ну просто не отличишь.) очень довольна оттенком. а, ну и с премьерой меня, я же впервые в жизни покрасилась.))

всегда отпихивалась от фантастики. но вот на днях было нечего читать, а хотелось. отрыла дома клиффорда саймака (насколько понимаю, сей автор считается таким же крутым среди фантастов, как и рей бредбери) "заповедник гоблинов". вау.) просто, вау.)) нереально понравилось. и улыбнуться есть чему, и идеи здравые высказываются, и вообще очень добрая такая вещь.) больше всего смешили моменты комичные, когда тролли пытались досадить гоблинам. и глабный гоблин такая очаровшка, блин.)
вот самые смешные.)

- Это все они, негодники и паршивцы! - вопил он. - Это все они, мерзкие
тролли! Сколько раз я им втолковывал: летит себе помело *так он называет
автолет xD* и летит, а вы не
вмешивайтесь! Так нет! Не слушают! Только и думают, как бы это шутку
сшутить. Наложат заклятие, и все тут...
- Мистер О'Тул! - закричал Максвелл. - Вы меня еще помните?
Гоблин обернулся и прищурил красные близорукие глаза.
- Да никак профессор! - взвизгнул он. - Добрый друг всех нас! Ах, какой
стыд, какой позор! Профессор, я с этих троллей спущу шкуры и растяну на
двери, я приколочу их уши к деревьям!
- Заклятие? - спросил Черчилл. - Вы сказали заклятие?
- А что же еще? - негодовал мистер О'Тул. Что еще может свести помело с
неба на землю?

***

Сверху к ним навстречу опрометью бежал крохотный гоблин - пестрая
рубаха, которая была ему велика, билась на ветру.
- Эль! - верещал он. - Эль!
Он остановился перед ними, еле удерживаясь на ногах.
- Ну, и что - эль? - пропыхтел мистер О'Тул. - Или ты хочешь покаяться,
что осмелился его попробовать?
- Он скис! - стенал маленький гоблин. - Весь этот заклятый чан скис!
- Но ведь эль не может скиснуть! - возразил Максвелл, понимая, какая
произошла трагедия.
Мистер О'Тул запрыгал на тропе, пылая яростью. Его лицо из коричневого
стало багровым и тут же полиловело. Он хрипел и задыхался.
- Нет, может! Если его сглазить! Проклятие, о проклятие!
Он повернулся и заспешил вниз по тропе в сопровождении маленького
гоблина.
- Только дайте мне добраться до этих гнусных троллей! - вопил мистер
О'Тул. - Только дайте мне наложить лапы на их жадные глотки! Я их выкопаю
из-под земли вот этими самыми руками и повешу на солнце сушиться! Я спущу с
них со всех шкуры! Я их так проучу, что они вовек не забудут!..

***

Внезапно благостная тишина утра была нарушена оглушительными воплями, и
из распахнутых ворот замка вывалилась орава троллей, которые двигались
довольно странным строем. Они шли тремя вереницами, и каждая вереница тянула
канат совсем как волжские бурлаки в старину, решил Максвелл, вспомнив
картину, которую ему как-то довелось увидеть. Тролли выбрались на подъемный
мост, и Максвелл увидел, что все три каната привязаны к большому обтесанному
камню - тролли волочили его за собой, и он, подпрыгивая на мосту, глухо
гремел.
Старый Доббин дико ржал и бегал по кругу с внутренней стороны забора,
вскидывая задом.
Тролли тяжелой рысцой спускались по тропе - темно-коричневые
морщинистые злобные лица, длинные сверкающие клыки, спутанные гривы волос,
дыбящиеся больше обычного, - а позади них, поднимая клубы пыли, грузно полз
камень.
Из ворот замка выплеснулась кипящая волна гоблинов, которые размахивали
дубинками, мотыгами, вилами - короче говоря, всем, что подвернулось им под
руку.
Максвелл поспешно посторонился, пропуская троллей. Они бежали молча,
решительно, всем весом налегая на канаты, а за ними, испуская пронзительные
воинственные клики, мчалась орда гоблинов.
Впереди, тяжело переваливаясь, несся мистер О'Тул; лицо и шея у него
посинели от гнева, а в руке была зажата скалка.
В том месте, где Максвелл сошел с тропы, она круто уходила вниз по
каменистому склону к лужайке фей. Камень, который волокли тролли, над самым
спуском ударился о выступ скалы и подпрыгнул высоко в воздух. Канаты
провисли, и камень, еще раз подпрыгнув, стремительно покатился по склону.
Какой-то тролль оглянулся и отчаянно завопил, предупреждая остальных.
Бросив канаты, тролли кинулись врассыпную. Камень, набирая скорость с каждым
оборотом, промчался мимо, обрушился на лужайку, опять подскочил, оставив
огромную вмятину, и скользнул по траве к деревьям. Поперек бального зала фей
протянулась безобразная полоса вывороченного дерна, а камень ударился о
ствол могучего дуба в дальнем конце лужайки и, наконец, остановился.
Гоблины, оглушительно крича, кинулись в лес за разбежавшимися
похитителями камня. Преследуемые вопили от страха, преследователи - от
ярости, по холму раскатывались эхо и треск кустов, ломающихся под тяжестью
множества тел.
Максвелл перешел через тропу и направился к огороженному пастбищу.
Старый Доббин уже успокоился и стоял, положив морду на верхнюю жердь, словно
ему нужна была подпорка. Конь с любопытством наблюдал за тем, что
происходило у подножия холма.
Максвелл положил ладонь на шею Доббина, погладил коня и ласково потянул
его за ухо. Доббин скосил на него кроткий глаз и задвигал верхней губой.
- Надеюсь,- сказал ему Максвелл,- они не заставят тебя волочить этот
камень назад в замок. Подъем тут крутой и длинный.
Доббин лениво дернул ухом.
- Ну, насколько я знаю О'Тула, тебе этого делать не придется. Если ему
удастся переловить троллей, камень потащат они.
Шум у подножия холма тем временем стих, и вскоре, пыхтя и отдуваясь, на
тропу вышел мистер О'Тул и начал взбираться по склону. Скалку он нес на
плече. Лицо у него все еще отливало синевой, но уже не от бешенства, а от
усталости. Он свернул с тропы к пастбищу, и Максвелл поспешил ему навстречу.
- Приношу глубочайшие извинения, - произнес мистер О'Тул настолько
величественно, насколько позволяла одышка.-Я заметил вас и обрадован вашим
присутствием, но меня отвлекло весьма важное и весьма настоятельное дело.
Вы, я подозреваю, присутствовали при этой гнуснейшей подлости.
Максвелл кивнул.
- Они забрали мой сажальный камень,-гневно объявил мистер О'Тул,- со
злобным и коварным намерением обречь меня на пешее хождение.
- Пешее? - переспросил Максвелл.
- Вы, как я вижу, лишь слабо постигаете смысл случившегося. Мой
сажальный камень, на который я должен взобраться, чтобы сесть на спину
Доббина. Без сажального камня верховой езде приходит конец, и я обречен
ходить пешком с большими страданиями и одышкой.
- Ах, вот что! - сказал Максвелл.-Как вы совершенно справедливо
заметили, сперва я не постиг смысла случившегося.
- Эти подлые тролли! - мистер О'Тул в ярости заскрежетал зубами.Ни
перед чем не останавливаются, негодяи! Сначала сажальный камень, а потом и
замок - кусочек за кусочком, камушек за камушком, пока не останется ничего,
кроме голой скалы, на которой он некогда высился. При подобных
обстоятельствах необходимо со стремительной решимостью подавить зародыш их
намерений.

***

Они засели в замшелых камнях своего дурацкого
моста и хихикают, как умалишенные. Хотя, как ни горька такая правда, но этим
грязным троллям и лишаться-то нечего!

***

- Эй вы! Ничтожные тролли! - завопил мистер О'Тул, обращаясь к
безмолвным камням.- Нас много пришло сюда побеседовать с вами!
- Ну-ка, замолчите! - сказал Максвелл, обращаясь к О'Тулу.- И вообще не
вмешивайтесь. Вы же не ладите с троллями.
- А кто,- возмущенно спросил О'Тул,-поладить с ними может? Упрямцы без
чести они, и разум со здравым смыслом равно им чужд!

***

ну вот я тут побыла немного в загуле, и в итоге написала вот что.
если бы меня спросили, к чему это я, я бы ответила, что не знаю.)))
единственное, что я точно знаю - это последняя моя вещь о них, да.))

{The Interview}

Правда, спокойнее не касаться больных мест, если мы не умеем при этом ничего сделать, кроме как причинить боль.
З. Фрейд


[The Morning]
Если бы Сэма спросили, что такое утро, он бы подумал минуты две. А потом ответил бы, что утро – это молочно белый кафель в ванной и его собственная физиономия с кругами под глазами в зеркале напротив. А если бы его попросили уточнить, он бы подумал ещё ровно полминуты и ответил, что, если быть совсем уж точным, то утро – это кофе, который он никогда не умел нормально готовить и серое одиночество, отражающееся в тостере. А иногда в закипающем чайнике. А если всё совсем плохо, то и в гладкой поверхности стола оно тоже отражается, да.
-Вы тако-о-ой забавный! – смеётся журналистка.
Видно, думает, будто Сэм шутит.
-У вас такое своеобразное чувство юмора, - кокетливо хихикает журналистка.
Сэм вообще-то никогда не знает, что полагается отвечать на такое. Поэтому он тоже улыбается.
-Вот так и живу, представляете, - обычно говорит Сэм и зачем-то подмигивает.
Он подмигивает, потому что его так научил Фред.
«Если нечего сказать журналистам, лучше просто подмигнуть. Глубокомысленно или весело и ненавязчиво, в зависимости от ситуации. Это их отвлекает и очаровывает. Особенно девушек» - вот что говорит талантливый мистер Дерст.
Может Сэм неправильно подмигивает, а может он подмигивает слишком ненавязчиво, так что журналистка этого не замечает. Только вот она никак не угомонится.
-Так вы говорите, одиночество?
-Ага. Серое, - пожимает плечами Сэм.
Он очень плохо усваивает уроки мистера Дерста.
Обычно после этого любая, даже самая твердолобая журналистка сдается. Она что-то записывает в своем маленьком аккуратном блокнотике, выдает дежурное «Спасибо, мистер Риверс» и, обиженно цокая каблучками, удаляется. Сэм, конечно, этого не знает, но она обязательно потом скажет в своей редакции: «Этот ваш Сэм Риверс ужасный молчун. Из покойника и то реальнее вытянуть информацию. К тому же, он тугодум». Дальше – больше. Обиженная журналистка расскажет о неудачном интервью многим коллегам, и миф о тугодуме-басисте из популярной команды разлетится по всей необъятной общине американских средств массовой информации. Сэм конечно даже и не узнает, но у него обязательно будет какое-нибудь прозвище среди журналистов. Может даже и обидное. Сэм о таком никогда не думал, но журналисты всегда и всем дают дурацкие прозвища.
-Вы поедете к Сэму Риверсу из Лимп Бизкит. Нужно взять интервью на две полосы. С агентом мы уже все согласовали, - будет говорить редактор какого-нибудь супер-раскрученного музыкального журнала, делая особое ударение на словах «Сэм Риверс» и при этом странно посмеиваясь.
-У того тугодума?! – изумленно будет вздергивать бровь молодой успешный журналист. – Чёрт, вот же не повезло!
Но нечего и думать, Сэм всего этого не знает. Он об этом, откровенно говоря, даже и не думал никогда. Зато о сером одиночестве он думает часто. Каждое утро. Он часами смотрит на молочно белый кафель в ванной комнате и зачарованно наблюдает за сползающими по нему капельками воды. Подолгу таращится на свое отражение в запотевшем зеркале. Потом Сэм варит кофе. Отвратительный кофе, от которого тянет блевать. Поджаривает тосты, и вот тут-то появляется отражение.
Одиночество кривится, морщится и зевает. Серое. Словно асфальт. Словно небо перед дождем. Словно бетонная стена в бедном квартале.
-Закурить не найдется? – спрашивает одиночество.
Сэм вздыхает и виновато косится на пустую измятую пачку.
-Как обычно, - недовольно хмурится одиночество. – Ты становишься предсказуем.
Сэм пожимает плечами. Хочет подмигнуть. Ну, так, ненавязчиво. Но потом думает о том, что с одиночеством это точно не сработает.
-Ладно, бывай, - и отражение пропадает.
Вот так он и живет, этот Сэм Риверс, представляете.
Просто бред какой-то.

[The Rehearsal]
Если бы Сэма спросили, что такое репетиции, он бы задумался надолго. Хмурил бы брови, обдумывая ответ. Потирал бы кончик носа. Теребил бы краешек рубашки. А потом ответил бы, что репетиции – это кое-чья узкая задница, обтянутая чёрными джинсами. В принципе, если бы его попросили пояснить, он бы добавил, что вообще-то на репетициях всегда стоит чуть позади гениального Веса.
-Он вот так стоит прямо передо мной, да, - объяснил бы Сэм. – И я битых три часа созерцаю его задницу.
Обычно, когда Сэм произносит слово «задница», он краснеет. Больше остальных это смешит талантливого мистера Дерста.
В перерывах Сэм сидит в курилке и разговаривает с Весом. Тот ругает Фреда, жалуется на постоянные мигрени и скуривает пачку сигарет за десять минут. Потом хлопает себя по карманам, надеясь найти запасную. Но запасная пачка у него всегда в машине.
-Курить есть? – непременно спрашивает он Сэма.
Всегда с одним и тем же печальным выражением на лице. В такие моменты он похож на грустного клоуна. Сэм достает специально купленную утром пачку и отдает ему.
-Ты что, Сэм! А сам-то ты чего будешь курить? – удивляется Вес.
-А я бросаю, - неизменно врет Сэм и краснеет.
-Правильно, я тоже, - радостно кивает Вес и щёлкает зажигалкой. Со смаком затягивается и медленно выдыхает дым. – Спасибо, старик.
-Хм… - глубокомысленно мычит Сэм и подмигивает.
Потому что он не знает, что сказать. Потому что он смотрит на окутанное дымом лицо Веса, и его многострадальная фантазия уносит его куда-то очень далеко.
Вес всегда подмигивает в ответ и смеется, выводя Сэма из ступора и заполняя возникшую неловкую паузу. Обычно в этот самый момент раздается исполненный ярости крик мистера Дерста.
-Риверс! Борланд!
Вес тушит сигарету о дверной косяк, и каждый раз зачем-то треплет Сэма за плечо. А потом ещё примерно часа два Сэм разглядывает клепки на задних карманах его джинс.
А когда Сэм приезжает домой, он достает фотоальбом и долго разглядывает их совместные фото. И грустно улыбается чему-то.
Вот так они и живут, эти Риверс с Борландом, представляете.
Это прямо уму не постижимо.

[The Despair]
Если бы Сэма спросили, как выглядит отчаяние, он бы долго не думал, нет. Он бы сразу без запинки ответил, что отчаяние похоже на ровно очерченный прямоугольник распахнутого настежь окна, за которым воет полицейская сирена и на пять бутылок пива. Ну, тех самых, что выстроились вдоль стены. Потом Сэм бы надолго задумался, и при этом его глаза блестели бы точно так же, как бутылочное стекло, отражающее тусклый свет уличных фонарей.
-Отчаяние оно такое, понимаете… Оно похоже на тот момент, когда осознаешь, что он не придет сегодня. Что никто не придёт. И что завтра снова будет серое одинокое утро, - объяснит Сэм после долгого молчания.
Он непременно упомянет о том, как каждый вечер ждет Веса. Но тот приходит очень редко. Всего один-два раза в месяц. Потому что Вес – кот, гуляющий сам по себе. Потому что гениальный Вес не собирается сидеть дома и делать вид, что у них с Сэмом семья. Это же смешно. Кофе по утрам в постель и всё такое – чушь вообще.
-К теме это конечно не имеет никакого отношения, - помявшись, добавит Сэм, - но кофе он готовит превосходный. Жаль только, что так редко, да. Обычно он готовит для всех, когда мы в туре.
А если потом Сэму все-таки деликатно намекнут на то, что он отвлекся от темы отчаяния, он немедленно смутится.
Он скажет, что отчаяние – это когда засыпаешь в холодной постели, понимая, что проснешься в одиночестве. Когда пробуждаешься посреди ночи. Лежишь на спине, пялясь в потолок и считая скользящие по нему лучи от фар. Лежишь на спине, пытаясь вообразить, где сейчас носит гениального Веса Борланда. Где сейчас носит его узкую гениальную задницу, обтянутую черными джинсами, и какие горячительные напитки он там в себя заливает.
Вот такой он подлец, этот Вес Борланд.
Нет, ну вы только подумайте.

[The Love]
Если бы Сэма Риверса спросили, что такое любовь, он бы долго улыбался и перебирал струны на своей бас-гитаре. И промолчал бы. Да, он бы ничего не ответил, ровным счетом ничего. Потому что для Сэма Риверса любовь – это холод белых простыней и цепкие бледные руки, крепко обхватывающие его. Это влажные губы, оставляющие по всему его телу ожоги. Это мокрые чёрные волосы, которые он так любит сжимать в своих кулаках, когда удовольствие становится таким сильным, что начинает причинять боль. Это идеально белая, блестящая от пота спина, на которую он никак не может налюбоваться. Потому что для Сэма любовь – это сверкающее золотыми лучами солнца утро. Это переливающиеся всеми цветами радуги капли на кафеле в ванной. Любовь – это когда помимо Сэма в зеркале отражается голый по пояс Вес с зубной щёткой во рту. А ещё любовь для Сэма – это превосходный черный кофе с корицей, который готовит Вес. И когда в металлических боках тостера блестит только солнце, заглядывающее в окна. Когда они вдвоем плюют на репетицию и до обеда валяются в постели. Разве расскажешь об этом кому-то? Вот Сэм и молчит, загадочно улыбаясь и перебирая струны.
-Почему ты так редко приезжаешь? – спрашивает Сэм. – Мне плохо без тебя.
Вес снова принимает облик печального клоуна и долго размышляет над чем-то. А потом целует Сэма.
-Знаешь, ты прав, - наконец-то говорит он. – Обещаю, теперь буду заезжать через день. Мне и самому тебя не хватает.
Так он говорит всё время, задумчиво глядя на Сэма. В такие моменты он серьёзен как никогда, и потому Сэм верит ему безоговорочно. Каждый раз. Каждому слову.
А когда Вес уходит, Сэм стоит у двери в прихожей и думает о том, что теперь гениальный Вес пропадет ещё на месяц. Так оно обычно и бывает.
Вот такой он доверчивый, этот Сэм Риверс, представляете.
Просто нонсенс.



[The Idiot]
А вот Вес совсем не любит отвечать на вопросы. И давать определения каким-либо словам он просто ненавидит. Но все-таки если найдется такой человек, который когда-нибудь рискнет спросить Веса, как, по его мнению, выглядит настоящий идиот, гениальный Борланд молча ткнет указательным пальцем правой руки себе в грудь. Он нахмурится, но не злобно, а как-то печально и немного нелепо, и выражение его лица станет похоже на маску грустного клоуна. Как-будто он снова спрашивает у Сэма:
-Курить есть?
Но такого он конечно уже не спрашивает, потому что бросил курить. Год назад.
Если разговорить его, если быть настойчивым, Вес не выдержит и расскажет о том самом дне, когда он почувствовал себя идиотом.
Рассказ его начнется с того, что он похлопает себя по карманам в поисках сигарет – старая привычка, от которой он никак не может отделаться. Потом немного нервного смеха. Ну и окончатся эти церемонии осторожным замечанием:
-Надеюсь, это не попадет во все газеты и журналы? У тебя точно нигде нет диктофона, а?
Дальше Вес будет долго кашлять, а потом вдруг признается в том, что любит Сэма так, как никого и никогда раньше не любил. Он свалит на вас этот факт очень неожиданно, как бы между делом. Вы даже одуматься не успеете, а он уже будет говорить дальше. Этому приему его научил талантливый мистер Дерст.
«Если спрашивают о чем-то, о чем вам говорить неприятно, то лучше выдайте какой-нибудь внезапный факт, чтобы сбить с толку. А потом продолжайте рассказ в прежнем ключе. Делайте это невозмутимо, и тогда интервьюеру покажется, будто ему вообще послышалось. Переспрашивать он не решится» - вот что говорит талантливый мистер Дерст.
Выяснится: Вес всегда боялся, что их с Сэмом чувства перерастут в нечто большее, в нечто глобальное. Поэтому он избегал частых встреч. Но только такая уловка не помогла. Сэм и его милая улыбка заполнили весь мир гениального Борланда.
И вот если его спросить, почему же он продолжал так редко навещать Сэма, он непременно скажет:
-Меня всю жизнь бросали. Я любил, а меня бросали. Все было вроде хорошо, а потом меня бросали. Понимаешь? В этот раз я хотел чувствовать себя сильнее. Увереннее.
Он расскажет, как вечерами слонялся под окнами Сэма, слушая вой полицейской сирены и раздумывая, стоит ли ему подняться наверх, позвонить в дверь и застать сонного Риверса в одних боксерах. Если сопоставить факты, то можно понять, что это происходило как раз в тот момент, когда Сэм мерил время выпитыми бутылками пива и не мог спать, представляя себе, как сейчас развлекается его Вес.
И вот, наконец, Вес перейдет к тому самому дню. Начнет с того, как утром он проснулся у себя дома с твёрдым намерением серьёзно поговорить с Сэмом, признаться во всем, все объяснить. Как он (тут Вес непременно назовет себя кретином) решил изменить свою жизнь, и жизнь Сэма. Расскажет о том, как приехал на репетицию, а там никого нет. Вообще никого. А все двери нараспашку, инструменты брошены словно впопыхах. Даже любимый лэптоп Леора, который он всегда так берег, лежит включенный и раскрытый на подоконнике. И Вес опишет тот момент, когда он, предчувствуя неладное, ищет глазами гитару Сэма, но её нигде нет.
Дальше рассказ гениального Веса станет весьма сбивчивым и неясным. Каким-то отрывочным. Там будет упоминаться больница с белыми стенами, в которую он сам не помнит, как приехал. Кажется, ему тогда позвонил Джон. Он вам будет говорить о том, как впервые увидел плачущего мистера Дерста, бессильно молотящего кулаками по столу и орущего растерянным врачам:
-Сделайте же что-нибудь, мать вашу! Вы тут специалисты, или как?!
Как не сразу различил бледного Джона, который в своей белизне тогда мог бы потягаться со стеной. И Леора рядом с ним, задумчиво глядящего в одну точку. А Сэма нигде нет.
-Представляешь, а его нет нигде. И Фред плачет, можешь ты себе такое представить? – скажет Вес, и слезы выступят у него на глазах.
Вес расскажет о какой-то там аварии, в которую попал Сэм, торопясь на репетицию. Вы так и не поймете, как это все произошло, потому что гениальный Вес начнет рыдать. Рыдать и шептать о том, что в тот момент он испугался. Испугался, что так никогда и не сможет рассказать Сэму обо всем. Что никогда больше не сможет взглянуть в его глаза и сказать просто «Я люблю тебя». Он скажет, что тогда почувствовал себя настоящим идиотом. Он скажет:
-Я слишком долго думал.
Тут вы конечно должны положить руку ему на плечо. У вас будут щипать глаза от подкативших слез, но вы не должны плакать. В конце концов, вы ведь сами просили его рассказать.
Вот так оно и бывает в жизни, представляете.
Прямо мыльная опера, черт бы вас побрал.

[The Happiness]
Если бы Сэма спросили, что такое счастье, он бы ответил, что счастье – это когда тебя из реанимации переводят в нормальную палату. И все тебя приходят навещать. Приносят фрукты, цветы и прочую мелкую приятную чепуху. А ты лежишь и думаешь о том, что всё-таки выжил. Выжил ради одного человека.
Сэм бы вам сказал, что счастье – это когда ты говоришь «задница» и краснеешь. А мистер Дерст изо всех сил пытается не смеяться. И ты подмигиваешь, потому что не знаешь, что тут ещё можно сказать. Потому что ты счастлив.
Сэм бы вам рассказал о том, что счастье – это родное бледное лицо, обрамленное черными спутанными волосами, шепчущее:
-Ты жив, ты жив, ты жив.
Это когда вы возвращаетесь домой вдвоем. Это вкусный кофе в постель. Это дождь, под которым вы мокнете вместе. Это небритая щека, прижимающаяся к твоей груди по ночам. Сэм вам скажет по секрету, что счастье – это кое-чьи грязные носки, валяющиеся по всей квартире, составляя компанию твоим собственным. Это когда ты забываешь, как выглядит отчаяние. Это когда ты не помнишь, как выглядит боль.
Это когда вы вместе в городе бедных кварталов и шикарных бульваров.
Счастье – это когда твой печальный клоун улыбается тебе каждое утро.
Вот такие они счастливые, представляете.
Даже завидно немного.

ща будет самый содержательный пост за всю историю этого дневника.

вот онАААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! НОВЫЙ АЛЬБОМ STAIND В СЕТИ!
Я ЩА УМРУ ОТ ВОСТОРГА! БЛЯЯЯЯЯ! МОЮ Ж БАЛАЛАЙКУ ТАК! ААРРРРРРРРРРРРРРРРР!

i'm so happy. absolutely happy.
oh, god.
oh my god.


ы.
теперь ждём black light burns.)))

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Walk this world alone try to stay on my feet
Sometimes crawl, fall, but I stand up cause I'm afraid to sleep
Open my eyes to a new day, with all new problems and all new pain
All the faces are filled with so much anger
Losing our dignity and hope from fear of danger
After all the wars, after settling the scores,
at the break of dawn we will be deaf to the answers

There's so much bigotry, misunderstanding and fear
With eyes squinted and fists clinched we reach out for what is dear
We want it we want
We want a reason to live
We're on a pilgrimage
A crusade for hope
Cause in our hearts and minds and souls we know
We need it we need
We need more than this

Going through this life looking for angels
People passing by looking for angels
Walking down the streets looking for angels
Everyone I meet looking for angels


иногда хочется найти ангела. но только их нет. совсем.
нет, не надо говорить, что ангел - любимый человек и всё такое.

именно ангела. такого, о котором в книгах написано.
я пока ищу, да.

расскажи мне о смерти, мой маленький принц
или будем молчать всю ночь до утра...
слушая проколотых бабочек крик,
или глядя с тоской мертвым птицам в глаза.

мы не будем здесь вместе никогда.
ты хочешь отдать все, но этого – мало.
тебе так хочется слез, но их не осталось...

тихий шелест колосьев, звездная даль,
фиолетовый бархат в блестках дождя.
это самое жестокое слово
это – то, что никто не хочет принять...

спрячь меня навеки, темная вода.
ты хочешь отдать все, но этого – мало.
тебе так хочется слез, но их не осталось…

расскажи мне о смерти, мой маленький принц
или будем молчать всю ночь до утра...
слушая проколотых бабочек крик,
или глядя с тоской мертвым птицам в глаза.

это самое жестокое слово - "никогда".


и после этого пусть кто-нибудь только попробует меня спросить, почему я так люблю fleur.
разве это можно не любить?