у нас похолодание. я на улице не был, зато был в интернете и в окно смотрел сегодня горло моё уже не болит адски, а просто болит, что уже прогресс. и жизнь, в общем-то, налаживается. сижу оформляю шапки для фиков. сегодня мои лучшие друзья шон морган, кори тейлор, трэвисы, альпен гольд клубника и йогурт, горячий чай, шарф. это уже прогресс, потому что вчера моим лучшим другом было обезболивающее. за окном серо, зато я могу тихонько разговаривать. голос, правда, какой-то чужой, слабый, но и на том спасибо. хочется курить, но курить нельзя, и слава джа. дописал ещё кусочек про феникса в жуткое неэтичное порно. если вдруг совсем станет нечего делать, допишу кусочек про тайлера. ещё мне нужно разродиться третьим фиком, и тогда я могу сказать, что совесть моя чиста.
но пока я этого сказать не могу.

уж не знаю, за что привалило такое "счастье", но вот уже третий день я схожу с ума от боли. болит горло с левой стороны. до самой глубины там всё опухло, вздулось и вообще. глотать я не могу категорически, это доставляет мне такую боль, будто кто-то меня режет. поэтому глотаю я неохотно, по два-три раза в полчаса. разговаривать я не могу тоже, поэтому три дня молчу. когда всё-таки приходится говорить - получается нечто гортанное и нечленораздельное, и боже, как больно. такого я ещё никогда в жизни не испытывала. к ночи становится только хуже - и я не сплю. или сплю по 2-3 часа. при этом в остальном мое самочувствие нормальное, температуры нет. сегодня поеду к лору.

почитала я позавчера фанфикшена от девочки, уже забыла её никнейм. в общем, почитала фанфикшена по кори. ребята, это вогнало меня в страшный депресс. пишет она гладко, нормально. но настолько бездушно, что не ощущается вообще ничего. никакой атмосферы, то есть вообще. зеро. я не вижу, какой у неё кори, кроме того, что у кори в голове живет голос - ничего примечательного. даже внешне. джои джордисон в качестве партнера для слэша меня вообще не устраивает. хотя и с ним можно было написать получше. потому что кроме того, что джои педовка - я вообще ничего о нем не уяснила. все эти долгие истории, кто как стал геем в юности. разве это интересно? пресно, буээ. сцены секса никакие. их можно сделать мерзкими, грубыми, или наоборот очень красивыми (хотя в случае с кори наврядли это возможно, но всё же если попытаться..), но зачем же делать их безликими? она совершенно не имеет никакого понятия о том, что такое сексуальное желание у мужчины. вообще. конечно, сложно об этом знать, если у тебя ничего между ног не болтается и не встает переодически. но всё же можно было бы представить себя на месте мужчины. можно было матчасть изучить, книжек про это много написано психологических. у неё мужик, который по её же словам страшно хочет другого мужика аж до зубной боли, способен рассуждать и трезво расставлять факты по полочкам. причем, этот самый мужик ещё и пьян. да, конечно, будет он сидеть философствовать о высоком, когда у него колом стоит, а в голове все заволокло. я ещё поверю, что он будет думать "обожемойхулеятворю", но на этом всё. в общем, меня это всё страшно расстроило. и я даже почему-то думаю, что если и есть ещё что-то русскоязычное в сети по кори, то это обязательно какая-нибудь фигня, а автор обязательно помешан на строгости и грубости (зачастую необоснованной). как девочкам объяснить, что писать красиво - не обязательно про розовые облака и сахарную вату? что красиво можно и про боль, и про похоть, и вообще про что угодно. если ты свой труд воспринимаешь серьёзно, относишься к нему как к худ. произведению - вот тогда у тебя всё получится. и вот я решила сама написать слэш по кори тейлору. матчасть я уже проштудировала. и у меня два главных кандидата коричке в партнеры - кори в маске (да, я бы написала раздвоение личности, с удовольствием, особенно когда почва такая достойная)\кори без маски. и кори тейлор\фред дерст. лав\хэйт, есесна. потому что как бэ вроде помню, что они терпеть друг друга не могут, и часто об этом высказываются в интервью, говнецом друг друга поливают. чем не повод больному человеку написать слэшню? пусть даже пре-слэш, всё равно круто было бы.

теперь о несправедливости. у меня так болит горло, что я категорически не могу сосредоточиться на чем-то кроме этой самой боли. я не могу сконцентрироваться на фикшене. а мне нужно дописать бенноду, и ещё один драбблик по картинке - фест же. и вот про кори тоже очень хочется сесть написать. и ещё джон\сэм у меня висит. ох. надеюсь, к вечеру мне станет лучше, я допишу страшное неэтичное порно и примусь за драббл.

вот кори тейлор, между прочим, дело поёт.

When your world comes crashing down
I want to relay
Your God ain't looking down on me
I'm not Jesus
Jesus wasn't there

You confess it all away
But it's only shit to me
Your God ain't looking down on me
I'm not Jesus
I will not forgive

послушать как надрывается кори тейлор, если ещё не слышали.

надо слушаться кори тейлора, есть овсяную кашку и чаще бывать на свежем воздухе. и ещё желательно бы совсем не курить - но это пока не очень получается. хорошо бы ещё по ночам не мучила бессонница. и, да, можно я не буду краснеть, когда о. говорит, что я потрясающе выгляжу с прямой челкой? пожааалуйста. а то я ведь как набитая дура. ооо, а ещё пусть у меня и дальше будет получаться сидеть рядом с ним и не трястись от каждого прикосновения. и пусть дальше я смогу так же молчать на шутливое предложение встретиться, как сегодня. и нельзя, нельзя всю ночь лежать и думать о всяких глупостях, скучать по рукам, губам и вообще. нельзя.

немного продолжения.
старшновато получается, но что поделаешь.

вопрос по оформлению шапок: что прописывать в графе "пейринг", если у меня помимо стандартной бенноды ещё и честер/тайлер, а тайлер при этом ориджинал-перс?

читать дальшеОн надеется, что Тайлер соизволит заявиться домой пораньше. Открывая пиво, Честер идет наверх, в их с Тайлером комнату. Широко распахивает окно, за которым сиреневое весеннее небо, выглядящее пейзажем к пост-апокалипсису. Дует прохладный ветерок, от него мурашки по коже. По-хорошему, Честеру бы всё-таки подтянуть эту гребанную химию, и не только её. Честер прикрывает глаза и блаженно улыбается, думая о том, что слово "химия" отныне ассоциируется у него только с одним человеком. И это вовсе не мистер Селлинджер.
Глоток - затяжка.
Глоток - затяжка.
Честеру хочется чего-то покрепче, не этой дурацкой мочи. Но нельзя. Тайлер, его любимый брат, если соизволит притащить свою задницу домой, обязательно будет ругаться. Это даже смешно, Честер хмыкает. Шлюха-Тайлер ругает младшего брата, которого, между прочим, трахал, за пьянство. Это, мать вашу, прямо цирк какой-то.
Глоток. Затяжка. Глоток.
Это глупо, но Честер надеется, что Тайлер вернется пораньше. Честер, он закуривает новую сигарету, стряхивая пепел прямо в пивную банку. Он заваливается в обуви на кровать и думает, что ему хочется, чтобы Тайлер был в хорошем настроении. Чтобы Честеру хоть что-то перепало. Затяжка. Затяжка. Честер согласен даже на просто сон в обнимку. Чтобы чувствовать пряный запах кожи. Чтобы носом прижиматься к затылку, вдыхая родной запах вперемешку с чужими, которые Тайлер принесет с собой. Может быть, просто потому, что Честеру до чертиков тоскливо. Раствориться бы в сиреневом небе. Насовсем. Честер, он швыряет банку на пол и думает, что ему по большому счету плевать, проснется ли он завтра. С улицы слышится вой сирены. Такой тоскливый, от него ещё паршивее на душе.
Тайлер, брат, где ты? Возвращайся поскорее.
Честер лежит, вглядываясь в сиреневые сумерки. Времени у него сколько угодно. С тех пор, как Тайлер стал бросать Честера одного, времени у него дохрена. Вечность на самокопание. Честер, немного поерзав, закрывает глаза. И думает о химии. Вернее, о Шиноде. Этот Майк, между прочим, он совсем не урод. Только очки эти жуткие. Но без них Майк ничего. Честер думает об этом и улыбается. Честер мысленно прикидывает, как выглядел бы Майк с нормальной прической и улыбается ещё шире. Прижимается щекой к подушке. Подушка пахнет его старшим братцем. Не удивительно. Честер, он поворачивается лицом к стене, вспоминает широко распахнутые блестящие черные глаза. Вспоминает напряженный близорукий взгляд вникуда. Честер вспоминает тяжелое горячее дыхание, и как жадно Майк подавался навстречу его рукам. Его, Честера, движениям. И он говорит себе:
-Всё.
-Хватит.
В паху уже всё горит, но Честер слишком устал. Он пытается не думать ни о чем. И всё-таки засыпает. В комнате тихо-тихо, только шелестит иногда ветер. Честер спит крепко, словно младенец. Он не видит, как под утро, когда ещё не начало светать, возвращается домой его брат. Его брат Тайлер, он всё такой же. Горящие зеленые глаза. Под черной бейсболкой, которую он снимает и отшвыривает в сторону, всё та же шевелюра светло-каштановых волос. Честер спит, ему снятся горы, водопады, альпийские луга. Ему снится то, чего он на самом деле никогда не видел. Он спит и не знает, что вернувшийся Тайлер бережно стаскивает с его ног старенькие грязные кеды. Честер смотрит четвертый или пятый сон, когда Тайлер ложится рядом. Честер смотрит свой шестой сон, когда Тайлер обнимает его. Позже, утром, Честер будет очень удивлен, проснувшись рядом с братом. Когда Честер досматривает свой восьмой, предпоследний сон, Тайлер шепчет ему так тихо-тихо. Тайлер шепчет еле слышно. Это уже стало ритуалом, своеобразной традицией.
Тайлер шепчет:
-Прости меня.
И Тайлер вырубается в тот момент, когда открывает глаза Честер.

Это как будто за одну бессонную ночь ты сжигаешь в себе остатки гордости. Или из праведника превращаешься в грешника - всего за одну несчастную ночь, за несколько поганых часов, проведенных без сна. Словно ты с утра надеваешь несвежую, пропитанную потом рубашку, не заправляя её в штаны. Словно не причесываешься - ведь тебе, по большому счету, уже поебать на свой внешний вид. Это похоже на то, как на утро просыпаешься смертельно больным. Это просто Майк Шинода - бывший круглый отличник, бывшая гордость школы - и он идет к стене. Идет как на расстрел, ему и хочется, чтобы его расстреляли. Поставили бы к стене лицом и расстреляли в спину, чтобы он упал во влажную от росы траву, усеянную окурками. Майк идет, не обращая внимания на сползающий с плеча рюкзак. Не обращая внимания на замершего у входа в школу Феникса, на его красные глаза, он ведь тоже не спал всю ночь. Майк идет не обращая внимания на удивленные взгляды окружающих. На осуждающий взгляд Феникса ему, по большому счету, всё равно. Ему теперь вообще всё равно. Прости, Феникс. Может, когда-нибудь ты поймешь, какого это - за одну-единственную ночь превратиться в то, чем никогда не хотел быть. Стать тем, кого боялся. Это просто Майк Шинода - ныне педик - который идет к Честеру Беннингтону и его панкующим друзьям. За пять минут до появления Майка на школьном дворе Честер говорит:
-Я вчера дрочил Шиноде.
За пять минут до появления в школьном дворе Шиноды с искусанными губами и красными от бессонной ночи глазами, отлично выспавшийся Честер довольно ухмыляется. За четыре минуты до того, как Майк входит в школьные ворота, Бред громко смеется и повторяет "Ну ты дал, чувак!". Он повторяет это несколько раз, задыхаясь от смеха. За четыре минуты до появления растрепанного Майка, у которого мир дал трещину, Роб смотрит на Честера. Потом на Бреда. Потом на Честера. За три минуты, до появления новой версии Шиноды, Роб говорит:
-Да ты гонишь.
Роб говорит:
-Не может этого быть.
-Отвечаю, чувак, - веско говорит Честер. Роб знает, что Честер не врет. Честер вообще никогда не врет. Но Роб не хочет верить. Роб, он отшвыривает в сторону окурок, и за две минуты до явления Майка народу хочет, чтобы Честер соврал, хотя бы разочек. Иначе как же дальше жить? За минуту до того, как в школьный двор заявляется Майк, Честер делится подробностями вчерашнего занятия по химии. Ноздри Роба улавливают в воздухе чуть слышный запах краски и ненависти. Бред стоит, привалившись к дереву. В тот момент, когда на школьном дворе появляется Майк Шинода, Честер говорит, что непременно трахнет Майка. Что это лишь вопрос времени.
-Вот теперь он настоящий, - говорит Честер, глядя на замершего в нерешительности Майка. Легкие наполняются горьким дымом. Растрепанные волосы, красные глаза, выправленная грязная рубашка и сползающий с плеча рюкзак. Вот теперь, Майк, ты настоящий. Вот теперь, Майк, ты понимаешь, вот теперь? Ебаный маскарад закончился. Почувствуй реальность. Майк чувствует. Он старается не смотреть на Феникса. Он смотрит только на Честера, сидящего прямо на влажной траве и ухмыляющегося, с торчащей изо рта дымящейся сигаретой. Он идет как на эшафот, с опущенной головой.
-Съебывайте отсюда, - торопливо говорит Честер. Говорит Честер Робу и Бреду. Бред только пожимает плечами.
-Всё равно сейчас уже урок начнется, - говорит Бред. Хлопает Честера по плечу. Честер улыбается, он не смотрит на друзей, он смотрит только на приближающегося Шиноду. Честер, он знал, что всё именно так и будет. Бред оборачивается на Роба. Его приподнятая бровь словно спрашивает "Ты идешь?". Роб неохотно плетется за Бредом, злобно зыркнув на Шиноду. Робу больше всего на свете хочется убить всех вокруг и остаться в гордом одиночестве, а потом и себя убить. Меньше всего на свете Робу хочется сейчас уходить, оставляя этих двоих наедине. Но слово Честера - закон. Слово вожака, а Роб и Бред, как волки в стае. Они не могут не подчиниться. Волки всегда подчиняются вожаку. Эти смешные, ничего не понимающие панкующие волки.
Это похоже на то, как у аквалангиста кончается в баллоне кислород. Как ныряльщик не успевает вынырнуть. Майк Шинода, он подходит к Честеру Беннингтону, и это похоже на то, как выглядит мир за секунду до взрыва. За секунду до конца света. Здравствуй, Честер, гребанный панк. Как там насчет повторить вчерашнее? Майк вдыхает насыщенный запахом никотина воздух. Майк поправляет почти соскользнувший с плеча рюкзак. Майк старается не думать о взгляде Феникса, устремленном ему в спину. Прожигающем в его спине дыру. Майк старается не думать. Майк старается. Майк.
-Привет, - говорит Майк улыбающемуся Честеру.
Это как будто ты ныряешь и заранее знаешь, что тебе уже никогда-никогда не вынырнуть.

её высочество соизволила написать первый гребанный фик для феста.
ещё два. я, бля, смогу. смогууууу.

варнинг: ненормативная лексика
саунд: marilyn manson - sweet dreams (are made of this).
название: звезда рок-н-ролла (рабочее).
рейтинг: R чтоли


Честер, мать его, Беннингтон. Новоявленная рок-звезда. Икона девочек и мальчиков. Парень, показавший своих монстров всему миру. Парень, сделавший из этих монстров искусство. Прости, Господи, его грешную душу. Так вот, этот самый Честер Беннингтон опрокидывает хрен-знает-какую-по-счету стопку текилы. Жидкий огонь в очередной раз обжигает глотку. Ревет музыка. Такая невыносимо громкая и дешевая, что, кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Синтетические басы вызывают неконтролируемые приступы тошноты. А может их вызывает что-то другое.
- Честер, - раздается где-то над самым ухом. Немного исковеркано, с акцентом. Кажется, говорит мужчина. Но Честер, он ведь сейчас в такое говно, что не уверен. Честер вообще сегодня ни в чем не уверен. Ноги действуют автономно – несут Честера через весь танцпол в сторону туалета.

Саманта его больше не любит.

Честер пьяно ухмыляется.

Саманта сказала, что хочет развестись.

Честер закрывает за собой дверь кабинки. Она цвета морской волны.

Саманта, чертова сука, да как она могла.

Честер хохочет, припав к стене. Громко, заливисто, с ненормальной веселостью. Взгляд падает на толчок, в котором плавает использованный презерватив. Честер шумно втягивает воздух, насыщенный приторным запахом спермы напополам с дешевым куревом, и заходится в новом приступе истерического смеха. Затылок время от времени мягко ударяется об холодный бирюзовый кафель. В кабинку кто-то безуспешно ломится. Что-то лопочут по-японски незнакомые голоса.
- Пошли все на хуй! – орет Честер, и слезы выступают у него на глазах: смех или безысходность? – На хуй! – повторяет он, надеясь, что слово «хуй» - интернационально. Он даже зачем-то показывает двери средний палец. Можно подумать, это поможет. Но грохот прекращается. Ещё минута – и в туалете не слышно ничего, кроме тяжелого честеровского дыхания. И кап-кап-кап. Из плохо заверченного крана.
- Долбанные япошки, - бормочет Честер. Нервные пальцы выуживают из кармана джинсов сначала какой-то мусор: мятные пастилки («С хуя бы?» - комментирует Честер), какие-то бумажки с номерами телефонов сыплются на пол, реклама местных стриптиз-клубов (тут Честер выдает столь длинное и замысловатое ругательство, что его пьяный язык начинает заплетаться), две сломанные сигареты, кучка высыпавшегося из них табака. Наконец, на ладонь ложится искомое – пара пурпурных таблеток.
- Развод, бля, она хочет, - пыхит Честер. Торопливо закидывается. Сползает по стенке. Одной рукой упирается в толчок. Глаза у Честера томно полуприкрыты – накрашенные ресницы подрагивают, словно крылья бабочки. Блядской такой бабочки. Губы беззвучно шепчут ругательства. В адрес жены. Ручка двери снова начинает дергаться, но Честер Беннингтон уже не обращает на это никакого внимания. Он занят. Очень занят. Он подыхает. Вернее, ему так кажется. Глубина накрывает его.


Честер не помнит, в какой именно момент в клуб ввалился Шинода. Шинода в его глупой парке и широких штанах. Позор моды. Честер хотел бы вспомнить, но не помнит. Может, это случается, когда Честер самозабвенно отплясывает на танцполе с парнишкой-японцем, совсем молодым, худощавым. Красные волосы что-то смутно ему напоминают. Но что именно – уже всё равно. А может, когда Беннингтон заказывает ещё текилы. Текила – она даже в японском текила. Интернационал. Чтобы прожигать свою жизнь в Токио – не обязательно учить японский.
Крепкие руки хватают Честера. Вытягивают из толпы.
-Майк! – радостно кричит Честер, впиваясь губами в теплые губы Шиноды. Тот ошарашен. Честер тоже немного ошарашен своим поступком, но уровень содержания всякой одуряющей хрени в его крови слишком высок. Слишком, чтобы о чем-то задумываться. К тому же, чего ещё Шинода ждал? Они ведь в гей-клубе.
Горящий от гнева и смущения, Шинода сгребает Беннингтона в охапку и молча тащит к выходу.
-Майк, а где моя куртка? – хрипит Честер. Его уже минуты три ужасно тошнит, но он слишком пьян, чтобы это заметить. – Шинизл, мать твою так! Эта куртка стоит дороже всех твоих шмоток! Нужно её найти!
-Рот закрой, - советует Шинода. Вполне мирно, но в голосе звучат металлические нотки. И Честер затыкается. Теперь он просто следует за Майком. Они продираются сквозь галдящую толпу. Майк кричит что-то по-японски, одной рукой накрепко схватив Честера, а другой раскидывая танцующих. Честер, хоть он и не в себе, всё-таки подмечает, что ему нравится такой Майк.
Ещё пара мучительно долгих мгновений – и они вдвоем вываливаются из клуба. Их встречает холодный январский вечер. В свете неоновых вывесок Кабуки-Тё – самого развратного в Токио квартала – кружатся снежинки. Совершенно обалдевший Честер щурится, его слепят огни. Горло обжигает отрыжка. Мутнеет в глазах. И вот уже Честера выворачивает прямо на Майка. В толпе кто-то невидимый заходится мерзким хрюкающим смехом. И Честера рвёт снова. Правда, теперь на асфальт. Майк хмурится. Майк придерживает друга, когда тот сгибается пополам. Майку тоже становится дурно. Лицо у Честера – землистого цвета с примесью зелени. Глаза налиты кровью. Растекшаяся тушь и блестящие губы. Пахнет алколголем. Честера колотит нервная дрожь. Желудок продолжает сокращаться, но блевать уже нечем. Майк, не обращая внимания на запачканную куртку, крепко обнимает Честера.
-Ничего, - мягко шепчет Майк.
-Тебе просто протрезветь надо, - его теплое дыхание на щеке Честера.
Честер покорно кивает. И Майк ведет его к машине, стараясь не думать о том, как мгновенно стало тесно у него в штанах, когда Честер вдруг его поцеловал.


-Саманта хочет развестись, - говорит Честер.
Сейчас они колесят по Токио на взятом в прокат «Шевроле». Майк думает о том, что это очень по-американски – припереться в Японию, чтобы разъезжать там на «Шеви».
Честер полулежит на заднем сиденье. В машине тепло – печка работает на славу. Майк молчит, глядя на дорогу. Снующие туда-сюда дворники мешают ему сконцентрироваться.
-Через пять метров поворот направо, - доверительно сообщает навигатор приятным женским голосом. Майк включает поворотник.
-Шинода, ты мудак, - говорит Честер. Слова приходят из ниоткуда. Огоньки приборной панели расплываются перед слезящимися глазами. Снова тошнит, но Честер делает над собой героическое усилие и сдерживается.
-Угу, - отвечает Майк, неотрывно следя за дорогой.
Поворот.
-Супермен хренов, - говорит Честер. Майк остается невозмутимым. Только чуть заметно дрогнула нижняя губа.
-Саманта со мной разводится, - снова говорит Честер, обхватывая себя руками так, словно ему холодно.
-Не удивительно, - отвечает Майк, борясь с искушением остановить машину и сломать Честеру челюсть. За мудака.
-Хуила, - говорит Честер без всяких эмоций.
-Три метра, поворот налево, - также бесстрастно сообщает навигатор. Будто сговорились.
-Рот закрой, - отвечает Майк. Навигатору или Честеру – он и сам не знает. Но оба послушно молчат.
Поворот.
Через полчаса «Шевроле» тормозит у гостиницы. Шинода тащит отрубившегося Честера на себе. Как раненного солдата. Честеру бы сейчас очнуться и сказать «Оставь меня, брат! Продолжай свой путь в одиночестве!», как в кино. Но это не кино. И, между прочим, от Честера несёт текилой и блевотиной.
Сделав страшные глаза уже собиравшемуся прийти на помощь портье, Майк направляется прямиком к лифту. Они едут мучительно долго: Шинода успевает сосчитать все точки от инъекций на худых руках Честера. Когда он успел? Нарик хренов. Майк крепко держит Честера и мысленно с удовольствием шлет в пешее эротическое путешествие всю ненормальную честеровскую семейку, с Самантой во главе. Дурдом.
Честер приходит в сознание, когда Майк прислоняет его к стене и шарится у него по карманам в поисках карты-ключа. Шинода тихо молится всем богам о том, чтобы ключ не потерялся. Не остался в треклятой куртке, сгинувшей где-то в казиматах гей-клуба. Возвращаться на кабуки-Тё у Майка нет никакого желания. Так вот, Честер приходит в сознание и несколько секунд непонимающе глядит на Шиноду, что-то бормочущего и копающегося в его карманах. Накатывает приятное возбуждение.
-Ключ в заднем, - говорит Честер и хрипло смеется.
Шинода вздрагивает.
Шинода заливается краской.
Шинода надеется, что Честер слишком пьян, чтобы заметить, как Майк слегка увлекся, обыскивая честеровские карманы.
-Вот, - Честер неловко поворачивается лицом к стене. Упирается в неё лбом. Майк смотрит на тощую задницу Честера, затянутую синими Levi’s. Из кармана торчит карточка.
-А самому вытащить? – спрашивает Майк, почему-то начиная ненавидеть себя. Мысленно называя себя тупым мудаком.
-Тупой мудак, - беззлобно говорит Честер.

«…и зануда».

-И зануда, - добавляет Честер. И лезет в карман за ключом.



Честер лежит на огромной двуспальной кровати. Руки раскинуты в стороны. Голая грудь – Шинода уже успел стащить с него насквозь пропитанную потом и сигаретным дымом футболку – тяжело вздымается. Глаза ошалело пялятся в потолок.
Зажав плечом трубку, Майк думает, что Честер сейчас смахивает на распятого Христа. Только Христа не бросала жена. И он не шлялся по гей-клубам на Кабуки-Тё. Майк быстро заказывает вареный рис с овощами. Честеру нужно что-нибудь съесть. Вон как ребра торчат – можно пересчитать. К тому же – это лучшее антипохмельное блюдо. Давнее японское ноу-хау.
За огромным от пола до потолка окном – ночной Токио. И уродливая токийская телевышка, переливающаяся разноцветными огнями словно гигантская рождественская елка. В дверь стучат. Спотыкаясь в полумраке о честеровские ботинки, Майк идет открывать. Дежурная улыбка принесшему заказ пареньку. Слишком щедрые чаевые – Майк всегда путался в курсе Йен. Паренек светится как солнце. Кланяется. Чуть ли не вприпрыжку несется к лифту. Шиноде вдруг почему-то становится холодно.
-Поешь, - Майк садится на кровать. Протягивает Честеру блюдо. Чувствует себя чертовой гейшей.
Честер молчит. Долго. Напряженно. На лице отражается работа мысли. Он приподнимается на локтях. Смотрит в бездонные шинодовские глаза. Ноздри щекочет соблазнительный аромат еды.
-Вдруг она заберет Дрейвена? – спрашивает Честер.
-Вдруг она лишит меня родительских прав? – шепчет Честер.
Шинода ненавидит всё это. Ненавидит и срывается.
-И что? – злобно шипит Майк. Честер вздрагивает от внезапной перемены, произошедшей в друге.
-Хочешь убить себя? – кричит Шинода. Тарелка летит на пол. Еда рассыпается по ковру. Глаза Честера – блюдца.
-Чертова звезда рок-н-ролла должна умереть? – Майк хватает Честера за запястье, тянет к себе.
-Ты не Сид Вишез, понимаешь?! – вопит Майк Честеру в лицо.
-И не Джим Моррисон! – вторая рука ошеломленного Честера в железной хватке Майка.
-И даже не Курт Кобейн! – от тела Шиноды, словно от печки, исходит жар.
Честер вдруг понимает.
-Вы уже развелись, Честер! – токийская уродина-телевышка равнодушно взирает на происходящее. Пахнет перегаром. И овощами. И горячей кожей Майка – это замечает только Честер.
-Шинизл, - говорит Честер. Но Майка уже не остановить.
-Месяц назад, долбанный ты психопат! – надрывается Шинода.
Честер не слышит. Глаза наполняются слезами.
-И никто не лишил тебя гребанных прав, придурок! – Шинода прижимает плачущего Честера к груди. Тот не сопротивляется.
-Мы поехали в Токио вдвоем, чтобы ты пришел в себя, черт бы тебя побрал! – рубашка Шиноды становится мокрой от честеровских слез.
-Но я, бля, уже на протяжении ебаного месяца вытаскиваю тебя из самых злачных мест! – бушует Майк, гладя затылок Честера.
-Ты колешься! – всхлипы. Теперь и Майк плачет.
-Ты жрешь таблетки килограммами!
-Ты блевал на меня уже раз сто!
-Хочешь сдохнуть, мудила?
Тук. Тук-тук.
-Пошли на хуй! – орет Шинода. Кто-то замирает за дверью. Слышутся удаляющиеся шаги.
-Ты… - Майк набирает в легкие побольше воздуха. Но говорить больше нечего. Гнев проходит, оставляя после себя пустоту. Честер плачет, крепко прижимаясь к Майку.
-А ещё я… - начинает Майк. – Я…
Всё ещё вздрагивая, Честер поднимает мокрое лицо. Глаза в глаза.
-Что? – шепчет Честер. – Что ты?
Люблю тебя, гребанный фрик.
Не сплю из-за тебя, чертов психопат.
Умру, если попросишь.
-…я сейчас сигарет тебе притащу, - говорит Майк, отстраняя от себя Честера. – Хочешь курить?
-Ага, - Честер бухается обратно в кровать. Прижимает к голой груди подушку.
Бам. Бам-бам. Это его сердце.

мне сегодня не найти себе места,
мне сегодня стало на земле тесно
я ушел в открытый океан - в темень
только затонувших кораблей тени
видели, как молния вошла в темя

прежде, чем испробовать морской соли,
я хочу увидеть, как взойдет солнце,
как сверкает в солнечных лучах город
бешено колотится в груди кто-то:
выпусти меня отсюда, выпусти меня отсюда..
выпусти меня отсюда, выпусти меня отсюда..
ты.. ты.

да, это была очередная тактика.
какой-то плохой из него стратег, если честно.
он думал, что если несколько дней побудет милым, а потом предложит встретиться, я как дура соглашусь?
представляете, он действительно так думал. бедняжка.

-хочешь встретиться? только не ври, что не хочешь.
-не хочу. и это чистейшая правда.
-на сколько процентов правда?
-на все сто, о.
-а я по глазам вижу, что в твоих словах 95 процентов вранья. /ох, как не прошел этот номер.. ох.
-ошибаешься. я не хочу. нет. точка.

вот так я его. поглядим, как будет вести себя дальше.
после разговора, проглотив отказ, был милым и дальше.
смешной.

i'll be fine, i'll be waiting patiently
until you see the signs and
come running to my open arms - ?

в последнее время он какой-то слишком милый и приятный. такое ощущение, что он ко мне подмазывается. знаете, это довольно хреново, т.к. я теряюсь и не понимаю, для чего он это делает. он стал разговаривать со мной в универе, что вообще из разряда фантастики - раньше мы разговаривали исключительно вне института. может он ещё и здороваться начнет? [он ни с кем не здоровается] все эти дружелюбные (!!!!!) взгляды, милые шутки. раньше я очень редко слышала, чтобы он произносил моё имя.. в последние несколько дней "диана" я слышала от него раз сто. он относится ко мне по-человечески. с чего вдруг? сегодня поймал в коридоре и умолял, чтобы я включила блютус, чтобы передать мне их новую песню [сколько я уже пытаюсь избавиться от его песен, его голоса.. а он всё тащит и тащит мне эти чертовы песни]. потом обсуждал со мной the urgency. короче, я не понимаю. может, у меня параноя какая?
или может это означает, что всё реально позади, и мы теперь даже можем быть чем-то типа очень хороших знакомых?
или новая тактика?

there's a mark on me.. named after you.

стыдно сказать, чье это, но меня не отпускает второй день.
попсушница.)

i turn my head to the east
i dont see nobody by my side
i turn my head to the west
still nobody in sight
so i turn my head to the north,
swallow that pill that they call pride
that old me is dead and gone,
but the new me will be alright
(c)