Dreams.
Closing your eyes to disappear
You pray your dreams will leave you here
But still you wake and know the truth
No one's there
-А мечты могут убивать?
Втягиваю ноздрями запах дождя, идущего третий день, вперемешку с сигаретным дымом, и закрываю глаза. Воздух настолько влажный, настолько пропитан дождём, что я ощущаю, как он прилипает к моей коже, а потому сильнее кутаюсь в накинутую поверх футболки чёрную рубашку. Его рубашку, пахнущую сигаретами, красками и немножко потом. Открываю глаза и вижу перед собой тускло очерченный прямоугольник распахнутого настежь окна, а за ним, как на огромной картине, серые, свинцовые тучи, проливающие на город слёзы. На фоне неба, похожего на комок грязной ваты – тёмный, тонкий силуэт. Худое, хрупкое и белоснежное, словно фарфор лицо, чёрные волосы, непослушными волнами падающие на лоб. Глаз не видно. Простая серая майка, джинсы и белые носки. Тяжелые, изрядно потрепанные, ботинки, с подошвой не менее устрашающей, чем танковая гусеница, стоят внизу под батареей. Прислонившись головой к оконной раме, он делает новую затяжку и, повернув ко мне своё мокрое и блестящее от дождя фарфоровое лицо, повторяет вопрос:
-Мечты могут убивать?
-О чём ты?
-Ну, вот смотри… - пауза. Ещё одна жадная затяжка и, выпущенный изо рта и ноздрей дым мягко растворяется в сером небе, сливается с ним. – Может быть так, что ты чего-то хочешь настолько, что готов отдать всё, только бы твоя мечта осуществилась? Но никому не нужно твоё «всё», а мечта так и остаётся мечтой и постепенно разрушает тебя. А потом убивает.
-Фигово, - не нахожу другого ответа и чувствую себя бараном.
-Действительно, фигово, брат, - зачем-то соглашается он, и на его бесстрастном лице появляется кривая ухмылка.
В такие моменты его лицо напоминает мне маски из японского театра: бледная кожа, глаза как две бездны и чётко очерченный рот, то складывающийся в горькую усмешку, то растягивающийся в коварную ухмылку. А иногда во время сна уголки его губ опускаются, что делает его похожим на грустного мима. Для чего человеку, чьё лицо так ярко выражает любые эмоции, раскрашиваться, рисовать всё новые и новые маски?
-Ты так и не ответил, - он спрыгивает с подоконника и, закрыв окно, ещё долго стоит, прижавшись щекой к холодному, в капельках стеклу. – Бывает, как думаешь?
Вот же привязался со своими мечтами-убийцами! Меня охватывает тоска. Я не люблю этих разговоров о вечном и непонятном, которые он так часто затевает. Он всегда слишком заглядывает вперёд, копает слишком глубоко, а я предпочитаю жить сегодняшним днём.
-Наверное. Откуда мне знать? – я сам этого не хочу, но в голосе моём проскальзывают нотки раздражения, и я тут же жалею о сказанном, чувствуя, как обидел его.
-Да я так… просто…
-Слушай, я замёрз. Пойду к ребятам! – торопливо, стараясь не смотреть ему в глаза, встаю и направляюсь к двери. Снимаю рубашку и вешаю её на дверную ручку. – Спасибо.
-Незачто, - холодно бросает он мне вслед.
Втягиваю ноздрями запах дождя, идущего третий день, вперемешку с сигаретным дымом, и закрываю глаза. Воздух настолько влажный, настолько пропитан дождём, что я ощущаю, как он прилипает к моей коже, а потому сильнее кутаюсь в накинутую поверх футболки чёрную рубашку. Его рубашку, пахнущую сигаретами, красками и немножко потом. Открываю глаза и вижу перед собой тускло очерченный прямоугольник распахнутого настежь окна, а за ним, как на огромной картине, серые, свинцовые тучи, проливающие на город слёзы. На фоне неба, похожего на комок грязной ваты – тёмный, тонкий силуэт. Худое, хрупкое и белоснежное, словно фарфор лицо, чёрные волосы, непослушными волнами падающие на лоб. Глаз не видно. Простая серая майка, джинсы и белые носки. Тяжелые, изрядно потрепанные, ботинки, с подошвой не менее устрашающей, чем танковая гусеница, стоят внизу под батареей. Прислонившись головой к оконной раме, он делает новую затяжку и, повернув ко мне своё мокрое и блестящее от дождя фарфоровое лицо, повторяет вопрос:
-Мечты могут убивать?
-О чём ты?
-Ну, вот смотри… - пауза. Ещё одна жадная затяжка и, выпущенный изо рта и ноздрей дым мягко растворяется в сером небе, сливается с ним. – Может быть так, что ты чего-то хочешь настолько, что готов отдать всё, только бы твоя мечта осуществилась? Но никому не нужно твоё «всё», а мечта так и остаётся мечтой и постепенно разрушает тебя. А потом убивает.
-Фигово, - не нахожу другого ответа и чувствую себя бараном.
-Действительно, фигово, брат, - зачем-то соглашается он, и на его бесстрастном лице появляется кривая ухмылка.
В такие моменты его лицо напоминает мне маски из японского театра: бледная кожа, глаза как две бездны и чётко очерченный рот, то складывающийся в горькую усмешку, то растягивающийся в коварную ухмылку. А иногда во время сна уголки его губ опускаются, что делает его похожим на грустного мима. Для чего человеку, чьё лицо так ярко выражает любые эмоции, раскрашиваться, рисовать всё новые и новые маски?
-Ты так и не ответил, - он спрыгивает с подоконника и, закрыв окно, ещё долго стоит, прижавшись щекой к холодному, в капельках стеклу. – Бывает, как думаешь?
Вот же привязался со своими мечтами-убийцами! Меня охватывает тоска. Я не люблю этих разговоров о вечном и непонятном, которые он так часто затевает. Он всегда слишком заглядывает вперёд, копает слишком глубоко, а я предпочитаю жить сегодняшним днём.
-Наверное. Откуда мне знать? – я сам этого не хочу, но в голосе моём проскальзывают нотки раздражения, и я тут же жалею о сказанном, чувствуя, как обидел его.
-Да я так… просто…
-Слушай, я замёрз. Пойду к ребятам! – торопливо, стараясь не смотреть ему в глаза, встаю и направляюсь к двери. Снимаю рубашку и вешаю её на дверную ручку. – Спасибо.
-Незачто, - холодно бросает он мне вслед.