сердце болит. смотрю на свою кровать с ужасом. не могу себе представить, как засну. знаю ведь, что как только потушу свет и лягу, сразу навалится куча мыслей ещё более грандиозная, чем уже есть. опять эта дрожь в коленках, слабость в ногах. бля, да это не в ногах у меня слабость, а в мозгу. слабоумие.
я подлая тварь. теперь меня мучает совесть. я думаю о том, что несправедливо наехала на него в январе. становится раз в 10 больней, когда я понимаю, как заблуждалась всё это время и верила не тем людям.
как не думать о том, что я теперь снова изменщица? куда вообще деваться? как себя понять?

ответы, типа, просты - не идти завтра к нему. вообще никогда не идти. обрубить все контакты. исчезнуть. не отвечать на звонки. и забыть вчерашнее сумасшествие. deal with it. а потом некоторое время я, типа, пострадаю. а потом всё пройдёт. "типа".

охуеть.
я не знаю, что делать.

что это?

что делать?

хочу умереть. пожалуйста.
утром не проснуться.

я долго собираюсь с мыслями. хочу сказать, как я тебя ненавижу. nine inch nails. они вещают из колонок, утверждая, что сейчас - начало конца. в комнате так накурено, что я почти ничего не вижу. странно, меня совсем не смущает тот факт, что я снова сижу на твоей кровати в нижнем белье. будто с самого начала знала, что всё будет именно так и никак иначе. бретелька на новом лифчике порвана. ты сидишь на полу и, затушив окурок, закуриваешь новую сигарету. меня уже тошнит от этого запаха. я чувствую, что пропиталась дымом насквозь. я чувствую, что готова сказать. слова ненависти. готова послать тебя, встать, одеться. и ничего не будет. я открываю рот, но, вместо нужных слов, говорю:
-обними меня.
ты улыбаешься. похотливо. ты всегда всё понимаешь не так. и всё же ты встаешь, тушишь недокуренную сигарету в мутной пепельнице и садишься рядом со мной. на тебе только джинсы. ты пахнешь также, как твои дерьмовые сигареты. обнимаешь меня. твоя актерская игра превосходна - обнимаешь так бережно, будто боишься сломать любым неосторожным движением. почти получается забота. почти.
-да ладно, - говорю я. - не стоит так нежно.
ты смеешься. и впиваешься мне в губы. больно. а потом резко встаешь и подходишь к окну. раздвигаешь шторы. там дождь. осень.
-почему я здесь? - мой вопрос, кажется, облетает всю комнату прежде, чем ты его слышишь.
-потому что ты - грязь. такая же, как я, - отвечаешь ты, продолжая стоять ко мне спиной. - ты так тянешься ко мне только потому, что любишь валяться в дерьме. ты сама дерьмо. и я дерьмо. ты не достойна лучшего. ты достойна меня. я тебе нужен. ты меня хочешь. хочешь, чтобы я делал тебе больно, унижал. тебе нравится приходить сюда и получать свою дозу. когда я внутри - тебе ужасно больно, и ты осознаешь единственную правду о себе: ты ничто.
ты замолкаешь. я тоже молчу. только nine inch nails продолжают надрываться. ты задергиваешь шторы, пряча нас от этого серого дня, свинцового неба и людей.

..и тут я просыпаюсь. этот сон снится мне уже третью ночь. не уверена, но, кажется, именно с того дня, как он опять написал. сон, пропитанный сигаретным дымом и музыкой НИН. и каждый раз он произносит одни и те же слова, поэтому я так хорошо их помню. и каждый раз играют одни и те же песни НИН. а я их не слушала уже года два. а теперь опять слушаю, смотрю лайриксы. и понимаю, к чему всё это. он прав в этом сне на все сто. я дерьмо и тянусь к дерьму. я просто не в состоянии себя контролировать. сколько бы я не говорила себе и другим, что всё кончено... всё до сих пор тянется. реально, с ним я понимаю, что все мои надежды, мечты - всё ерунда, потому что я конченный человек. во мне нет ничего хорошего. я только претворяюсь каждый день, а на самом деле у меня внутри пусто.

I'm not sure of what I should do
when every thought I'm thinking of is you
all of my excuses turn to lies
maybe God will cover up his eyes

and I know it's not the right thing
and I know it's not the good thing
but kinda I want to

kinda I want to, maybe just for tonight
we can pretend it's alright
what's the price I pay
I don't care what they say
I want to

***

In this place it seems like such a shame
Though it all looks different now, I know it's still the same
Everywhere I look you're all I see
Just a fading fucking reminder of who I used to be

***

a thousand lips, a thousand tongues
a thousand throats, a thousand lungs
a thousand ways to make it true
i want to do terrible things to you

***

i'll heal your wounds, i'll set you free
i'm jesus christ on ecstasy
how does it feel?
how does it feel?
i am so dirty on the inside

***

I wanna say all those things
That would be better unsaid

***

I've got my head, but my head is unravelling
Can't keep control, can't keep track of where it's travelling
I've got my heart, but my heart is no good
And you're the only one that's understood
I'd come along, but I don't know where you're taking me
I shouldn't go, but you're reaching, dragging, shaking me
Turn off the sun, pull the stars from the sky
The more I give to you, the more I die

and I want you

you are the perfect drug


***

сегодня я купила своё первое платье не для праздника, а так, на каждый день. и висячие сережки.
надела это всё на себя и подумала "нихрена себе, а я ж оказывается девочка".
xDD

я сегодня встретила стёпу (гитарист independence square). он со мной зачем-то поздоровался, хотя мы никогда не были знакомы лично (исключительно через треп тов. о). потом вконтакте жорик мне прислал приглашения на пре-пати йозис феста в августе, где значились independence square и ещё говорилось, что песня FIND ME войдёт в сборник какой-то там. потом я сидела дома и разбирала завалы с музыкой. и нашла without you. ещё и с текстом. и вот сижу я теперь, слушаю. не могла не послушать. уж очень хотелось прежде, чем удалю насовсем, снова заценить охрененную степановскую солягу. ну и, чего греха таить, интересно было, какие эмоции она у меня вызовет сейчас, когда всё в прошлом. в последний раз до этого момента я её слушала сто лет назад, когда мне было совсем хуёво. помню, сидела и гоняла на повторе. раз 25-30 точно прослушала.


БЛЯ! Я ПИСАЛА ЭТОТ ПОСТ И НА СЛОВЕ "ТОЧНО" МНЕ ПРИШЛА СМС ОТ ОСКАРА! бля. разве так бывает?
бля.
я хуею.

хотите, скажу секрет? осенью я себе растяну в ушах туннели 4 мм.))
носить буду либо черные рогалики (ну или подковы), либо просто плаги, тоже чёрные.
не могу дождаться осени.))

upd. вот она, моя прееелесть.

сегодня продолжения опять не будет, я восстанавливаю силы и моск.

фотге.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

продолжение.

***
-Чувак, я просто не верю своим ушам! Ты закончил картину?! – послышался из трубки радостный голос.
-Да, Роб. Не вижу в этом ничего удивительного, - ответил Майк, сидя в позе лотоса перед холстом и прижимая плечом телефонную трубку к уху. В руках – наполовину пустой бокал с неразбавленным виски. Старая выцветшая футболка в пятнах краски. Краска на щеках, на босых ступнях. И безумно измученный печальный взгляд.
-Шутишь?! – возмутился Роб. – Ты торчал дома целый месяц с этой своей работой! Целый месяц! Это просто не в какие ворота, чувак! Но вот ты наконец закончил! И тебе, блин, хватает наглости утверждать, что в этом нет ничего удивительного?! Да я тебя убью при встрече!
-Давай. Этим ты окажешь мне огромную услугу, - устало заявил Майк, до конца не осознавая, шутит он или говорит серьёзно.
-Ого! Да у нас объявился юморист! – хохотнул Роб. – Я заеду за тобой через полтора часа. Мы должны всё это дело непременно отпраздновать, слышишь?
-Но… - начал было Майк.
-Нет, нет, нет! – затараторил Роб. – И слышать ничего не хочу! У тебя полтора часа!
-Ладно, - сдался Майк, отхлебывая виски из стакана.
-Высший класс! – обрадовался Роб. – Хороший мальчик! До встречи! И.. Майк…?
-Что?
-Оденься поприличней, а?
И прежде чем Шинода успел ответить на этот возмутительный выпад, коварный Роб повесил трубку. Поприличней. Майк стыдливо посмотрела на свою грязную футболку и заношенные домашние треники. Это будет не так легко.

***

Майк основательно вымылся и побрился, после чего с трудом узнал себя в зеркале. Он быстро надел первые попавшиеся «Левисы». Отыскав в шкафу любимую зеленую рубашку, он долго разглядывал её, будто за месяц успел забыть, как выглядит какая-то другая одежда, помимо футболок. Также продолжительно он осматривал наручные часы, которые раньше носил каждый день, снимая только на ночь. Одевшись, он критически оглядел свое отражение в зеркале. Чего-то не хватало. Пометавшись перед раскуроченным шкафом, Майк наконец извлек оттуда то, что искал: черный пиджак. Последними в ход пошли какие-то духи, едва начатые. Майк не знал, откуда у него эти духи появились, но пахли они приятно, так что он, не долго думая, вылил на себя полфлакона. Пусть Роб порадуется.
Закончив собираться, Майк посмотрел на часы: уложился в 50 минут. Он вошел в мастерскую и, включив свет, ещё раз посмотрел на картину.
-Минус кошмар, - пробормотал он себе под нос.
Снова пошел дождь. От мягкого вкрадчивого шелеста капель за окном, у Майка появилось странное ощущение пустоты. Он будто был совершенно опустевшей древнегреческой амфорой, брошенной невесть где, невесть кем и невесть когда.
До приезда Роба оставалось полчаса с хвостиком. Роб. Роберт Грегори Бурдон был единственным другом Майка. Единственным, кто продолжал общаться с ним после того, как Шиноду выписали из лечебницы. Роб всегда был рядом, поддерживал, но никогда не требовал ничего взамен. Он знал, как тяжело было Майку даже спустя два года после смерти Кэт. Но его поддержка не заключалась в банальном «Всё будет хорошо». Роб никогда не напоминал Майку о Кэтрин, о его болезнях и попытках суицида. Никогда не успокаивал его и не жалел. Роб отличался от всех остальных тем, что чётко понимал: если говоришь человеку, что всё будет хорошо, значит, лишний раз напоминаешь ему о том, что всё на самом деле плохо. Поэтому Роб общался с Майком в своей совершенно обыденной издевательски-юмористической манере. А когда у Шиноды случалась очередная депрессия, Роб просто был рядом со всеми своими шутками, невероятными историями, достойными барона Мюнгхаузена и неистощимым запасом хорошего настроения.
И Майк действительно был ему за это очень благодарен.
Увлеченный своими мыслями, Майк не сразу понял, что кто-то уже довольно долго и настойчиво жмёт на кнопку звонка. Он ринулся в прихожую.
-Мог бы и в другой раз самоудовлетворением заняться, а не перед моим приходом, - язвительно сказал Роб – веселый парень, немного моложе Майка. – Это, значит, называется поприличнее, да? А очки тебе зачем? Трудно было линзы надеть, да? – он, морщась, оглядел Шиноду с ног до головы, а потом притворно зевнул. На самом Робе красовался роскошный черный костюм.
-Ты невыносим, - констатировал Майк, выходя из квартиры и запирая её на ключ. – Мистер Гламур, чёрт тебя дери.
-Лапуля, - нарочито сладким голоском пропел Роб. – Расслабься. Мы идём тусовать. На вот.. специально захватил для тебя из коробки с печеньем, - и он протянул другу крохотный свиток, перевязанный красной нитью.
-Это что ещё за фигня? – нахмурился Майк, воззрившись на кусочек бумаги.
-Шинода, ты идиот. У тебя что, не было детства? Это предсказание! Из «Печенья судьбы»! Твоё будущее!.. Никакого воображения! Мрак! А ещё художником называется.
Они быстро вышли на улицу и под проливным дождем побежали к машине Роба. Забравшись в машину, Майк развернул свиток.
-Ну что там? Чтотамчтотамчтотам? – затарахтел Роб, наклоняясь к Майку и пытаясь разобрать, что написано в предсказании.
Майк молча открыл окно и выкинул туда бумажку.
-Чушь. Поехали, Робби.
Предсказание гласило «Сегодня ты найдёшь то, чего тебе не хватало».


Часть 2.

Чёрная блестящая «Митсубиси Скайлайн» остановилась возле клуба. Над входом всеми цветами радуги переливались неоновая вывеска «Заводная Птица» и огромный логотип: силуэт птицы с заводным ключом в спине. Несмотря на дождь, который никак не прекращался, у клуба толпилось множество людей. Они были совершенно разными, но всех их объединяло одно желание: непременно попасть именно этим вечером именно в это место. Видимо, никто не хотел сидеть дома в такой дождливый вечер: слишком много ненужных мыслей и воспоминаний всплывало на поверхность. Другое дело ощутить себя частью чего-то целого, большого, шумного и неугомонного. Поставить блок на чувства.
Но огромный секьюрити был далеко не так благосклонен, как всем хотелось бы. Он решительно и непреклонно отказывал всем, кого не было в каких-то магических списках, которые всегда составлялись неизвестно по какому принципу и неизвестно кем.
-Нас же не пустят, - заныл Майк, разглядывая из запотевшего окна машины пеструю толпу у входа.
Роб выключил радио и ухмыльнулся.
-Мальчик мой, не забывай, с кем ты пришёл! – самодовольно произнес он. – С самим Робертом Бурдоном Великолепным. К тому же, нельзя себя так недооценивать, - добавил Роб уже серьёзно. – Ты ведь довольно известный и подающий надежды молодой художник. В заведениях типа этого твоё присутствие будет восприниматься как манна небесная.
-Если честно, мне уже не хочется туда идти, - сказал Майк. Слова дурацкого предсказания никак не выходили у него из головы. Отчего-то появилось волнение.
-Хватит ломаться, Майки, - Роб похлопал его по плечу и подмигнул. – Сегодня твой вечер. Идём и оторвемся на всю катушку.

***

Честер и Амэ стояли в невообразимо огромной толкучке у входа в клуб «Заводная Птица». На Амэ был лёгкий чёрный плащ, а под ним короткое платье цвета индиго без бретелек. Длинные волосы были распущены, скрывая её маленькие плечи. На изящных ножках красовались туфли на шпильке. От колена до щиколотки её правую ногу обвивал угрожающего вида дракон – татуировка в японском стиле. На щёки падала тень от ресниц. Честер был в своей любимой обтягивающей чёрной водолазке, красиво подчёркивающей бледность его лица и рук. Джинсы, по мнению Амэ «ужасно узкие для парня», сидели на нём отлично. Оптические очки, хоть и были в стильной оправе, никак не вязались с образом в целом.
Музыка внутри грохотала так, что, казалось, её было бы слышно даже на Марсе. Дождь никак не кончался. Все с интересом глазели на колоритную парочку, так жаждущую попасть в клуб.
Честер, похлопав себя по карманам, выудил оттуда мятую пачку «Мальборо» и с удовольствием закурил.
-Честер? – вопросительно сказала Амэ и, невинно захлопав ресницами, посмотрела на друга.
-Ты бросаешь, - ответил беспощадный Честер, выдыхая дым прямо перед её личиком. Амэ нахмурилась.
-Не понимаю, чего мы тут стоим? Нас не пустили, так чего мы ждём? – запричитала она, недовольно озираясь по сторонам. – Я хочу домой.
-Постоим ещё немного. Дома скучно, а здесь хоть народ, шумно. Я всё равно спать не хочу, да и не усну, наверное, уже. К тому же, ты так вырядилась. Неужели, всё напрасно?
-Бака! (с японского – дурак) – Амэ снова надулась.
-Хай (да), - улыбнулся Честер. – Не обижайся, знаешь же, что я просто не умею делать комплименты.
Но Амэ его уже не слушала. Она смотрела куда-то в дождь. Глаза её загорелись нетерпеливыми искорками, как у охотника, напавшего на след. Честер проследил за её взглядом. Она смотрела на выходящих из чёрного «Митсубиси Скайлайн» парней: первый – типичный франт, наряженный по последней моде, с идеальной причёской и широченной, от уха до уха, голливудской улыбкой, а второй – какой-то странный: явно азиат, но не чистокровный; чёрный пиджак поверх рубашки цвета зеленого бутылочного стекла, взъерошенные волосы и очки в устаревшей оправе. В отличие от своего блистательного друга, держащегося уверенно и даже пафосно, парень-азиат, выйдя из машины, сразу как-то сжался, будто ему хотелось провалиться сквозь землю. Его привычка скромно опускать глаза вызвала у Честера улыбку. Это выглядело очень забавно и мило, придавая парню какой-то особенный шарм.
-Асоко ва! Хансамуна отоконоко дес ё, - заверещала Амэ, не заметив, как в пылу перешла на японский. Она схватила Честера за рукав водолазки и восторженно потянула на себя.
-Да-да, а теперь скажи по-человечески, потому что я нихрена не понял, - зашипел Честер, которого всегда раздражала привычка Амэ так резко переключаться на родной язык и произносить на нём целые предложения.
-Я сказала, посмотри, какой там симпатичный мальчик! – нетерпеливо перевела Амэ, которую в свою очередь раздражало то, что её лучший друг не знает японского.
-Азиат? Да, действительно ничего.
-Да я не про того дурацкого японца-полукровку! – Амэ посмотрела на Честера взглядом, который мог означать только «ты-ужасный-идиот-какую-же-глупость-ты-сейчас-сказал». – Я про его друга! Шикарный гайджин!
-У тебя совсем нет вкуса, - засмеялся Честер. – Как сорока, честное слово. Ведешься только на всё блестящее.
-Молчать, - скомандовала Амэ, поправляя волосы. – Пошли. Мы сегодня попадём в этот клуб, я тебе обещаю.
-Чего? Никуда я не пойду, - возмутился Честер, но Амэ, не обращая внимания на протесты, схватила своей маленькой ручкой руку Честера и потащила его за собой навстречу «дурацкому японцу» и «шикарному гайджину».

тут нарисовалась оооооочень длинная фиговина. я пишу как ненормальная. буду выкладывать по частям.
need opinions. as usual.

1 Белоснежка

Baby, did you forget to take your meds?

Холодное осеннее утро. Я проснулся от озноба, бьющего меня так сильно, что казалось – ещё секунда, и я просто сдохну. Дрожа и кутаясь в одеяло, я слушал хриплое карканье ворон за окном в парке. Сирена. Чьи-то крики. Совсем далеко. Хотелось жрать, но из еды в квартире были только кофе и сигареты. Не так шикарно, правда? Сделав над собой усилие, я сел на кровати, опустив ступни на холодный пол. И тут я испугался. Испугался потому, что понял: она снова здесь. Она была внутри, словно просто выходила покурить, а теперь вернулась. Ненависть.
Соседи за стеной снова трахались: хлопки, удары, крики. Казалось, что от гребанных стонов стены ходят ходуном. Меня трясло. Тошнило. Хотелось проблеваться. Пытаясь игнорировать вопли, я подошел к окну и раздвинул шторы. Серость мгновенно выдавила окна и затопила комнату. Я снова ненавидел. Себя, кого-то – неважно. Кофе, сигареты, новости по телевизору, дрочево – я честно пытался отвлечься. Даже вымыл всю посуду, копившуюся в раковине последние три дня. Но ничего не помогало. Я ненавидел тотально. Стихийно. И на этот раз – бесповоротно. И я снова хотел того, чего нормальные люди в нормальной жизни обычно не хотят. То, о чем не говорят вслух. Мысли. Такие вязкие. Словно желе. Мне было страшно. Боже, как страшно.
С меня хватит. Я решил досчитать до пяти. И как только я досчитаю, вся ненависть уйдет. Так говорил док. Это поможет. Я досчитаю до пяти и успокоюсь. А потом пойду в аптеку и куплю те таблетки, которые мне прописывали. И всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.

***

Я сделал это, не успев даже хорошенько сообразить, что творю. Убил её. Просто свернул её фарфоровую шею. Вышел в аптеку, но не дошел. Не успел.
-Сэр? Что вы делаете, сэр?
Так глупо и наивно. Она была такая маленькая и хрупкая, такая теплая и живая, что мне хотелось плакать. Я просто не мог этого вынести. Я любил её, хоть и видел впервые. Но в то же время я ненавидел её до дрожи в коленках. Я должен был убить.
Осмотревшись, я понял, что затащил её в какой-то грязный переулок. Было тихо. Ни души. Только я и она. Появилась возможность рассмотреть её хорошенько. Длинные черные волосы, перехваченные широкой красной лентой. Синие, широко открытые глаза, в которых застыл страх. И кожа невероятной белизны.
-Белоснежка… - прошептал я и зачем-то вытащил из её волос ленту. – Мне очень жаль, правда.
Нужно было уходить, пока меня никто не увидел. Но я просто не мог сдвинуться с места. Пошел мокрый снег. Как будто небо понимало, что стряслось и плакало оттого, что ничего уже нельзя исправить. Я приподнял её, а потом прижал к себе. Как ребенок сломанную куклу или сдохшего котенка. Она ещё была тёплой. Под расстегнутым серым пальто – белое шерстяное платье. Тонкие изящные ноги были обтянуты белыми колготками. На ней был всего один сапог. Второй она, видимо, потеряла, пытаясь высвободиться в то время, как я тащил её сюда. Бедняжка. Мне действительно было очень жаль её. Слёзы неприятно обожгли щёки. Я уткнулся носом в её волосы и втянул запах. Что-то карамельное, сладкое. В ней всё было прекрасно, кроме неестественно запрокинутой головы. Это всё я. Это я убил её.
Я.
Убил.
Её.

***

Надвинув на глаза капюшон, я вышел из переулка. Снег. Красную ленту я взял с собой. Сам не понимал, зачем, но, прежде чем уйти, сунул её в карман. Люди шли мимо, не глядя на меня. Им было плевать, что в грязном переулке лежит мёртвая Белоснежка. Работа, неотложные дела. Всё это было для них намного важнее, чем синие глаза, которые больше никогда ничего не смогут увидеть.
В ту ночь, засыпая под звуки ебли, я подумал, что она была красивой. Ну, Белоснежка. Я думал о ней час или что-то около того. Думал, что какой-нибудь парень наверняка был от неё безума. Может, даже собирался сделать ей предложение. Ну должен же быть у такой красавицы жених, верно? Может, она как раз шла к нему, когда встретила меня. А я стал последним, кого она увидела в своей жизни. Я всё испортил.
В ту ночь я уснул с мыслью о том, что разрушил чью-то жизнь.
А утром меня забрали.

2 Подопечный

-Доктор Льюис, - сестра осторожно приоткрыла дверь и заглянула в кабинет.
Джек Льюис, говоривший с кем-то по телефону, одобрительно кивнул.
-Присядьте, - сказал он, прикрыв ладонью трубку, а затем, лучезарно улыбаясь, продолжил разговор.
Сестра Мэри неловко протиснулась в дверь и села на краешек стула перед столом доктора. За спиной Джека располагалось окно во всю стену, за которым раскинулся великолепный ухоженный сад. Но сегодня Мэри не хотелось любоваться этой красотой. Она была встревожена. Щёки горели. Ей явно нужно было сообщить что-то чрезвычайно важное, и потому она лишь беспокойно ёрзала на стуле, дожидаясь, пока доктор закончит свой разговор.
-Вы очень добры к нам, мистер Ли! Ваши взносы так много для нас значат! Да, конечно… Само собой… Да, мистер Ли! Всего хорошего! – доктор брякнул трубкой и устало откинулся на спинку своего кресла.
-Что с вами Мэри? На вас лица нет, - вяло констатировал Джек, предчувствуя плохие новости.
-Доктор, один из пациентов… - начала Мэри.
-Подопечных, - перебил её Льюис. В его тоне не было злобы, только усталость и раздражение. - Сколько раз я просил не произносить слово «пациент». Пациенты – в клинике. А у нас, если вы не забыли, санаторий.
Мэри закусила нижнюю губу и густо покраснела.
-Простите, сэр. Я не хотела, - она запнулась и опустила глаза.
-Ладно, ничего. В следующий раз будьте внимательней, - смягчился Льюис. – Так о чем вы хотели сказать?
-Один из подопечных снова пытался покончить с собой, - выпалила Мэри. Её голос дрожал.
Повисла неловкая пауза. Тишину нарушало лишь пение птиц в саду. Мэри, не в силах посмотреть в глаза доктору, уставилась в пол, теребя кончик своего халата.
-Кто? – наконец решился спросить Джек. Тихо, почти шепотом. Словно бы он заранее знал, каким будет ответ.
Да, он знал. Но меньше всего на свете доктор хотел услышать именно этот ответ. Была ещё крохотная надежда, что Мэри произнесет другое имя. Но эта надежда испарилась в то мгновение, когда Мэри открыла рот.
-Шинода, сэр. Майк Шинода, - был ответ.
Казалось, что даже птицы за окном замолчали.

Джек Льюис был светилом психиатрии. В свои 30 лет он уже добился того, к чему другие врачи стремятся всю жизнь: открыл собственную лечебницу для душевно больных, пригласив туда лучших специалистов, настоящих профессионалов. Лечебница существовала не так давно – всего три года. Но за это время, благодаря амбициям и таланту Джека, она стала весьма популярна. Подход, который там использовали, отличался от прочих. Джек, несмотря на все предостережения и советы, сразу отказался от определений «лечебница» и «клиника», окрестив свое заведение санаторием. Здесь не было лечения электричеством и прочих «крайних мер». К больным относились как к совершенно нормальным людям, называя их не «пациентами», а «подопечными». Джек сам лично следил за тем, чтобы с поступающими в санаторий подопечными обращались хорошо.
-Им нужно не только лечение. Лечат отлично и в других местах. Тем, кого приводят сюда, нужна помощь, - любил повторять доктор Льюис.
И им действительно помогали. Джек справлялся даже с самыми запущенными случаями. Он никогда не нервничал при работе с подопечными, никогда не позволял себе срываться. Он усердно работал, и потому в конце пути его неизменно ждал успех. Так было всегда. Пока однажды в канун Дня Независимости к ним не привезли его – Майкла Кенджи Шиноду.

Он сидел в инвалидной коляске и смотрел в одну точку. Застывший взгляд больших чёрных глаз заставил Джека, вышедшего тогда лично встретить нового подопечного, содрогнуться. Он видел много безумных взглядов, но этот почему-то отличался от них. В нём было собрано всё: от вселенского одиночества до животного страха. Молодой человек не проявлял никакого интереса к окружающему его миру, сидя неподвижно, словно каменная статуя. За его спиной стояли двое пожилых людей – мистер и миссис Шинода. Женщина плакала, в то время как её муж оставался невозмутимым. Джек заметил, что он крепится изо всех сил, только бы не сорваться. После короткого разговора с родителями Майка, Джек присел на корточки и дружелюбно посмотрел на парня.
-Что же, Майкл, здравствуй. Меня зовут Джек. Я буду тебе помогать, - произнес он почти шепотом. Джеку не нужно было много времени, чтобы понять, что у Майка весьма типичный случай кататонического синдрома.
Майк никак не отреагировал на приветствие. Даже не моргнув, он продолжал смотреть куда-то мимо доктора.
-О, Боже… - всхлипнула миссис Шинода и уткнулась в плечо мужа.

В следующий визит родителей Майка Джек беседовал с ними в своем кабинете.
-Я сразу должен сказать вам, что не стоит так сильно переживать, потому что с вашим сыном всё будет хорошо, - начал Джек, решив сразу подбодрить убитых горем людей.
-Он болен, доктор? – упавшим голосом спросил мистер Шинода. Круги под глазами ясно говорили о количестве бессонных ночей и потраченных нервов.
-Да, мистер Шинода. У Майка кататония. Если точнее, каталептический ступор. В принципе, поставить диагноз было не так сложно, потому что у вашего сына все симптомы: двигательная заторможенность, молчание, мышечная гипертония, нарушены все виды деятельности, в том числе инстинктивная. Он не реагирует на громкую речь. На длительное время застывает в принятой им или приданной ему позе, даже очень неудобной. В общем, сомнений по поводу диагноза у нас никаких.
Пока Джек говорил, миссис Шинода смотрела на него с такой болью в глазах, что у доктора начали дрожать руки. Ему безумно было жаль несчастную женщину. Когда он замолчал, миссис Шинода спросила:
-Это серьёзно? Ему… - она замолчала на некоторое время, пытаясь побороть дрожь в голосе. Мистер Шинода заботливо приобнял её. – Ему… можно… помочь?
-Как я уже говорил, с Майком всё будет хорошо. Я вам обещаю. Конечно, в таком состоянии он может находиться довольно долго, вплоть до нескольких месяцев, но здесь сделают всё, чтобы помочь ему справиться с заболеванием как можно скорее. Я видел немало таких случаев, поверьте. Это всё вполне исправимо, - Джек ободряюще улыбнулся. Он действительно был уверен в том, что говорит.
-Храни вас Бог, - прошептала миссис Шинода, с надеждой глядя на Джека. – Храни вас Бог, - почти неслышно снова повторила она.

И вот теперь, год спустя, Джек стоял у палаты Майка, прислонившись к стене, и не решался войти. Целый год он бился с демонами этого парня, но как только он искоренял одного из них, тут же возникал новый. Майк будто не желал выздоравливать. Не дав кататонии перейти в шизофрению, Джек тут же столкнулся с астенией, затянувшейся на полгода. Долгие шесть месяцев Майк почти не ел, почти не спал, утратил способность к длительному физическому и умственному напряжению. Он ненавидел любой шум, даже пение птиц – и в палате поставили окна со звукоизоляцией. Его раздражал яркий солнечный свет - и Джеку пришлось распорядиться, чтобы все окна затянули черной материей. Джек сражался как герой. И, в конце концов, Майку стало лучше. Но в тот день, когда его должны были отпустить домой, случилась новая беда. Майк, каким-то невообразимым образом украв из столовой настоящий нож и пронеся его в палату, попытался покончить с собой. Джек знал, что никогда не сможет забыть ту картину: бледный как полотно Майк. На полу. Кровь на запястьях и вода, переливающаяся через край раковины. С тех пор Майк не упускал ни единой возможности навредить себе: до крови царапал веки, специально падал, несколько раз пытался повеситься. Он делал это с нездоровым упорством, каждый раз изобретая всё новые способы саморазрушения. Джеку пришлось пойти на неслыханные для санатория меры: установить за Майком круглосуточное наблюдение. Но не помогло. Он не хотел жить. И, похоже, никто уже не заставит его захотеть.
-Ну почему… почему он снова это сделал? – непонимающе прошептал Джек.
Всё рушилось. Катилось к чертям собачьим. А великолепный доктор Льюис больше ничего не мог сделать.

***

Он лежал на своей кровати. Лицом к белой стене. День выдался довольно прохладным для лета. В открытое окно то и дело врывались порывы ветра, заставляя танцевать занавеску цвета морской волны. На полу валялся раскрытый альбом и кусочек угля. Он любил рисовать. Мог заниматься этим целый день, если его не мучили галлюцинации или приступы депрессии. Несколько самых удачных работ даже повесили в холле санатория, предварительно заключив их в красивые рамы.
Джек вошел и закрыл за собой дверь.
-Майк, это доктор Льюис. Я пришел поговорить, - сказал он как можно более доброжелательно. На душе было мерзко. Джек никогда не знал, о чем вообще можно говорить с человеком, который совсем недавно чуть не убил себя. И убил бы, если бы его не остановили.
-Привет, Джек, - послышался с кровати хриплый голос, почти срывающийся на шепот.
Джек подошел к кровати и присел на самый край. Майк повернулся к нему лицом, но продолжал лежать. На щеках лихорадочно горели два красных пятна. Чёрные глаза были влажными, а на искусанных губах – бурые пятна крови. Джек, поборов внутреннюю дрожь, осторожно взял Майка за руку. Бледные, тонкие пальцы. На запястьях болезненно выделяющиеся розоватые полосы. Шрамы. Чёрная футболка скрывала худые плечи.
-Как себя чувствуешь? – вопрос прозвучал довольно глупо, но Джек не знал, о чем ещё можно спросить.
Майк посмотрел на Джека и истерически хохотнул.
-Хреново, если учесть, что мне снова помешали.
Молчание. У Джека пересохло в горле. Ветер томно завздыхал, шевеля отросшие волосы на голове Майка. Джек молчал, но Майк видел всё разочарование, всё отчаяние, которое он испытывал.


tbc.

хуёвый день. меня довели до слёз, до истерики, мне очень плохо.

но я купила новый альбом green day. слушаю. и мне становится лучше.
слава green day. обожаю вас, парни. как же так вышло, что вы снова с новым альбомом и снова в тот момент, когда я нуждаюсь в помощи?